Абраша

От берега было уже далеко. Избушка вокзала казалась спичечным коробком в окружении строя изящных кипарисов. Он нашел глазами выглядывающий из густой зелени белый домик Савченко, который утром, когда он, задыхаясь, преодолевал изнурительный подъем, казался где-то в недосягаемой выси. Сейчас же этот домик виделся лишь у самого подножья высокой горы, по которой громоздились, вскарабкиваясь всё выше и выше, уменьшаясь в размере, однотипные белые мазанки, выглядывающие из темнеющих зарослей лиственных деревьев: должно быть, орешника, бука, кряжистого дуба, ясеня и клена – он это вычитал перед отъездом… Он вдруг попытался вспомнить, что было в феврале. Вспомнил, но представить себя в том состоянии уже не смог, как и не смог вспомнить, какая мелодия навязчиво крутилась в голове. Сейчас звучало только « Che bella cosa na jurnata \'e sole »… Он опять нырял, не переворачиваясь на грудь и глядя вверх, и надолго застывал в состоянии невесомости, голова была ниже ног, он подгребал ладонями, чтобы не всплывать, но немного погружаться вглубь, потом всплывал и лежал на спине, затем резко подпрыгивал и плыл почти вертикально ко дну, уши закладывало, казалось, что лопнут ушные перепонки, но он преодолевал эти новые ощущения и наслаждался подводным полумраком, прохладой и таинственной тишиной.

Потом он лежал на коротеньком вафельном полотенце, упиваясь горячим дыханием гальки, запахом раскаленного обтесанного морской водой камня, высохших йодистых водорослей, свежей рыбы. Было впечатление начала абсолютно новой жизни – не обязательно счастливой, но другой, неожиданной, манящей, и в этой новой жизни он делал первые шаги. И она – эта новая жизнь – ему пока что очень нравилась. Нравилось всё: и соленая вода, в которой можно плавать с открытыми глазами, и нахально крикливые чайки, и бутыль розового холодного вина, которая ждет его под краном во дворе белой мазанки, и сама мазанка с низкими потолками, маленькими окошками, чистыми половичками, и старики Савченко ему тоже нравились – «никакие они не куркули, нормальные…», и аппетитная начальница станции ему нравилась, и маленький базар, и всё, всё, всё – O Sole Mio, O So – o – le Mio! Даже хозяйка его пристанища не казалась ему сварливым чудовищем, он вспоминал выгоревшую прядь волос, загорелые ноги, распахнувшийся халатик. «Как ее зовут? – неудобно, надо будет тактично еще раз спросить». Недалеко от него появилась семья – пожилые люди и, видимо, их внучка, визгливая и капризная девочка лет десяти. Громко пререкаясь, они стали устанавливать самодельный тент, безуспешно стараясь укрепить в гальке четыре сучковатые палки – «зачем, солнце уже садится…»

…Он почувствовал острый голод, быстро собрался и пошел домой.