Абрикосовая косточка. — Назову тебя Юркой!

— Угощайтесь! — Витька вынимает из карманов яблоки, конфеты, пряники, раздавленные ватрушки. Угощает он только Палю. И она должна есть всё до капли. Иначе он не уйдёт. Ответных подарков Витька не берёт. Завтра — пожалуйста, а сегодня он ставит угощение.

Последнее время в гости зачастил весь класс Витьки. Что и как говорил он одноклассникам — неизвестно, но почти каждый день к нам является группа ребят в пионерских галстуках, с портфелями. Они атакуют Палю вопросами, чего-то требуют, пишут куда-то письма, составляют карты. Паля горячится, диктует, на столике у неё целая кипа корреспонденции. При посторонних вся эта компания замолкает, задумчиво смотрит в потолок и скучает. Мани они не стесняются. Она плохо слышит, и при ней можно секретничать вовсю.

Я терпимо отношусь к визитёрам. И Витька изменился. Пока не пропало ни одной вещи. Пощупал фотоаппарат, зачем-то понюхал и положил на место. Даже не смотрит в его сторону. Пол затаптывают только. Заставлю мыть. Полезно, будет домашнее задание по труду. Пускай привыкают, им в армии служить.

УТРО ОЧЕНЬ ДЛИННОГО ВОСКРЕСЕНЬЯ

Сегодня у бабушки Мани юбилей — пять лет назад она торжественно ушла на пенсию. Она тридцать два года проработала в нотариальной конторе по описи выморочного имущества. Баба Маня щепетильно честный человек. Про неё рассказывают такой случай.

В блокаду, после того как в комнате разорвался снаряд, Маня поселилась в нотариальной конторе на Невском. Её контора напротив Гостиного двора. В тёмной комнатке с архивами поставили кровать, дров не было, продуктов тоже не было. Над кроватью она повесила чудом уцелевшую икону Рублёва. Работы было много: люди умирали от голода, обстрелов, трамваи не ходили, и Маня моталась по городу пешком, делала описи имущества. Как-то её вызвали на улицу Декабристов. В постели лежал застывший мужчина… Соседи стояли в его комнате молча, закутанные в одеяла, опухшие и страшные. Они не обращали внимания на умершего — на столе, покрытая салфеткой, лежала целая буханка хлеба. Откуда целая буханка, никто не знал. Говорили, что вчера заходил моряк, может быть, он оставил… Маня стала делать опись. Умерший все вещи променял на продукты, кроме моделей кораблей. Видно, он был капитаном. На столах, на полках стояли модели яхт, парусников, крейсера «Андрея Первозванного», сделанного из слоновой кости. И целая буханка хлеба… Очередь дошла до хлеба. Вокруг стола стояли дети, серьёзные, как старички. И Маня… не заметила буханки. Салфетку описала, тарелку тоже и вышла… У ворот её догнала женщина и со слезами стала совать Мане долю от буханки. И Маня взяла. И включила этот кусок в опись. Даже сейчас, вспоминая этот случай, она спешит на кухню поставить чайничек.

Сегодня баба Маня проснулась чуть свет, долго шептала молитву перед иконой. Я слышала, как она вспоминала Ганю, просила бога, чтоб он надоумил сына вернуться из Гамбурга на родину, пожаловалась на Палю и свою глухоту. Потом ушла на базар и вернулась с охапкой полевых цветов. Долго делила цветы на две кучки. Сюда — большую ромашку, и в другую охапочку — большую ромашку; сюда — помятую, и в другой букет — с обтрепанными лепестками. Наконец с цветами было покончено.

— Кира, отвернись! — потребовала она. — Кому?

— Тебе! — сказала я.

Маня, довольная, что я первой назвала её, а не Палю, взяла свой букет, сняли туфли, залезла на кровать и убрала икону цветами.

Паля немножко грустная. Я знаю, она завидует — у Мани три медали: «За оборону Ленинграда», «За труд в Великую Отечественную войну» и «250-летие Ленинграда», а у неё лишь одна: «250-летие Ленинграда». Есть отчего быть грустной.

Завтрак длился долго. Паля старалась не смотреть на сестру. Она пила чашку за чашкой и вздыхала.

После завтрака Маня заторопилась в Александро-Невскую лавру. Она садилась и вставала несколько раз, не глядя по сторонам, ворчала что-то о непочтительности младших к старшим, пока Паля не догадалась:

— Кира, проводи ты её на троллейбусе до церкви. Страшно отпускать одну.

Пришлось собираться, брать плащ. Маня сразу повеселела, пообещала в завещании отписать Рублёва и бодро засеменила к остановке.

В троллейбус вошла с передней площадки и зафыркала от нетерпения, что долго не уступают места. С переднего сиденья поднялись двое…

— Кира! — замахала рукой Маня, положив на второе место сумочку. — Иди сюда! Пардон, занято, молодой человек… Где ты так долго ходишь? Посмотри, погода сегодня необыкновенная.

На кольце, выйдя из троллейбуса, перекрестилась на золотые купола, оглянулась и зашептала:

— Я очень рада, что ты со мной поехала. В церковь — это не в ресторан: сплошная польза. Если бы люди побольше молились и бога помнили, давно бы коммунизм построили. Ты не смейся! Ты слушай… Смотри, видишь, какие люди идут в храм божий. Вежливые, чистенькие. В душе у них благоденствие и услада. Твоя Паля — страшная грешница. Знаешь, она с дедом в церкви не венчалась, и детей не крестили. И ты тоже некрещёная. Я вот, смотри, в комнате снаряд разорвался, и меня осколком… А вижу лучше, чем в очках.