Абсолют

— Конешно,— выговорил он по-старомосковски,— конешно, хотя по-человечески немчуру и жаль, но великой печали я по сему поводу не испытываю. Ежели бы немцы друг другу почаще такие супризы устраивали, нашему брату-русаку много б легше на свете стало жить.

Тут другая опасность, коли поглядеть в корень. Кабы Катька, разохотившись на безответном немце, не вознамерилась и на нас пробовать подобные кунстштюки.

Михайло Михайлович подложил руку под крутой подбородок и задумался, прикрыв на мгновение глаза морщинистыми веками.

— Так, может, не пришипиться, а предпринять некие шаги к предупреждению сего варварского поступка,— всхорохорился Петр Чадов.

Михайло Михайлович с любопытством посмотрел на молодого петушка.

— Пришипиться внешне, а стороной никто тебе не запрещает любые шаги предпринимать, только помни, что здесь любой faux pas[1] приведет тебя на эшафот.

— А вы сами, дядюшка?

— Мне сюда мешаться не след. Я и так у царицы на заметке.

Разве лишнюю страницу в свою инвективу «Повреждение нравов в России» впишу с превеликим удовольствием.

— И только-то?

— Ты, Петька, не дерзи. Мне видней позиция, чем тебе, дураку.

Еще одно: к крестнице сватом сам буду. Так что считай себя женатым.

— Дядюшка! — взмолился вконец обескураженный поручик.— Что же это получается? Приезжаю хлопотать о злосчастном Корпе, так мало того что мне отказывают в участии, еще вырывают из объятий моих дочь мученика! Увы мне!

— Неужто в Измайловских казармах «Страдания молодого Вертера « прочитали? — изумился старый князь.— Или это тебе Амальхен подсунула? Впрочем, не от тебя первого эти кисло-сладкие речения слышу. Ты эту дрянь брось! Бурбонская Франция, замазав сей сентиментальной пастилой рот, к Генеральным Штатам скатывается.

Что-то из них выйдет!

— Да ведь с Амальхен уже и свадьба назначена,— прервал дядюшку незадачливый жених, испугавшись, что тот погрузится в дебри европейской политики.

— Я тебе заместо отца, и так как покойник тебя вразумить не может, вразумит заблудшего старший родственник,— внушительно изрек Щербатов.— Не так уж окончательно пало русское дворянство, чтобы князья на безродных немецких булошницах женились. А ты хоть захудалый, а все-таки князишко. И родня твоя княжеская. Моя дура сестрица не благословясь выскочила за твоего папеньку, польстившись на его брови да усы. Подлинно буренушка пегая возле двора бегала, а тут нонеча усы проявились на Руси — прямо получилось по этой шутовской песенке. Но сделанного не воротишь! — Здесь Михайло Михайлович горестно вздохнул.— Древнейший росский род Щербатовых, к Рюрику восходящий, породнился с какой-то чудской деревенщиной. Одно утешение, что тоже князья.

Последние слова были саркастически подчеркнуты, и это-то толкнуло молодого Чадова на неслыханное по тем временам нарушение родственной субординации.

— Осмелюсь возразить, ваша светлость,— звенящим от негодования голосом произнес поручик,— род мой не токмо уступает в знатности щербатовскому, но частью и превосходит его.

Старый князь изумленно воззрился на сумасшедшего. Щербатовы и впрямь были родовитее родовитых.

— Известно ли вам, почтеннейший дядюшка, что Чадовы не от смертных происходят, как все прочие княжеские роды, а от богини земли и неба, огня и воды, именуемой Чадь? Эфто поважней будет, чем тянуть колена от какого-то варяжского разбойника. Очень жаль, что его в оные времена Вадим Новгородский не окоротил.

И молодой князь, решительно довольный своей знатностью и независимостью, смелостью и образованностью, свободомыслием и прочими прекрасными качествами, снова застыл под прямым углом в просторном кресле.

Настала очередь оторопеть старому князю. Лишь через минутудве он пришел в себя и вопреки характеру своему не возгневался.

— А теленок-то с зубками оказался,— с любопытством процедил он, предварительно пожевав губами.— Сей подробности я за чадовским родословием не знал и в том винюсь. Твоя чудская Гера с римской, конешно, равняться не может и небось недалеко ушла от наших киевских ведьм, а все же родословное древо весьма украшает. Варяжского разбойника я тебе по младости лет и вьюношеской запальчивости прощаю. Однако сказанное тобой, повысив значенье рода твоего, тем более убеждает меня в решительной невозможности жениться на булошнице.

— Да какая же она булошница! — возопил Чадов.— Батюшка ее почтенный купец, ему баронство скоро дадут...

— Пока что из него чучело хотят набить,— усмехнулся старый князь,— а купеческие его капиталы пойдут не иначе как в казну.— И вдруг, построжав, сменил обращение.— Перестань супротивничать, дурак! Я тебе внимал, когда ты о своей чудской богине рассказывал, а теперь ты слушай меня. И — подчиняйся.

Чадов хорошо знал дядюшку, и охота возражать ему на время пропала.

— Женясь на дочке чучела,— возвысил голос старый князь,— ты не только свой, но и мой род грязнишь. «Ах, это те, что с чучелами в родстве» — вот какая присказка пойдет, Никакого урона твоему офицерскому слову не будет. «Дядюшка, который мне заместо отца, не соизволил разрешить» — вот и вся недолга. А мой товар, как на сватовстве говорится, сам себя окажет.