Абсолют (Опыт моделирования)

Их взаимодействие и есть материальный мир – жизнь, ограниченная формой. Если ослабевает женское начало в природе – мир умирает. Он застывает, как ледяной дворец Снежной Королевы. Если же ослабевает начало мужское – происходит разрушение формы, и мир превращается в хаос. Это и есть таинственное Триединство – главный бог многих древних религий. В Тримурти, у индоариев, уже упомянутой нами Шакти (женскому началу в Абсолюте) противостоит Вишну – созидающее формы типично мужское божество. В иудаизме гармоничное соединение мужского и женского принципов олицетворяет шестиугольная звезда печати Соломона, составленная из двух разнонаправленных треугольников: треугольник с направленной вершиной вверх соответствует мужскому началу, с вершиной вниз – женскому. Аналогично в даосизме женскому началу «Инь» противостоит мужское начало «Ян», а вместе они образуют единство, символизирующее равновесие мира. Как сказано в «Дао Дэ Цзин»: «Дао рождает одно, одно рождает два, два рождает три, а три рождает все существа. Все существа носят в себе Инь и Ян, наполнены Ци и образуют гармонию» [42].

У греков соответствующее противостояние существует между Дионисом и Аполлоном. Чисто мужским божеством здесь является Аполлон (само имя «Аполлон», «Апполион» есть греческая калька от еврейского слова «Аваддон», «Абаддон», что означает «уничтожение», «прекращение бытия»). Однако и Дионис тоже не несет в себе никаких женских черт. Единственное обстоятельство, связывающее его с женским началом, – это наличие в его свите вакханок – своеобразного рудимента стадности, символизирующего необузданность первобытных страстей. Это подтверждается еще и тем, что Орфей, этот божественный певец, упорядочивающий хаос и превращающий его в прекрасную музыку, то есть представитель типично аполлонического начала, по одним версиям является сыном Аполлона, а по другим – Диониса.

Таким образом, у греков противостояние между мужским и женским началами осуществляется не на уровне богов, а лишь на человеческом уровне – между Орфеем и вакханками. То есть это противостояние не принципиального, а сугубо морального порядка. На божественном же уровне, то есть на уровне природных начал, противостояния как бы не существует. То есть в представлении греков в мире властвует только мужское начало, оно всесильно, и противостоять ему ничто не может. Поэтому и убийство вакханками Орфея имеет чисто моральный аспект: это ни в коем случае не победа женского начала над мужским; это победа дикого, звериного в человеке над разумным и светлым.

Вот здесь-то уже на мифологическом, а значит, на глубинном психологическом уровне, у греков начинает просматриваться легкомысленное разделение природы на высшую и низшую, божественную и животную, а также ощущение природного несовершенства совместившего их в себе человека. Неудивительно, что следующий шаг в этом же направлении делает греческая философская мысль, создавая учение о так называемой эманации. Это учение, вобравшее в себя всю античную премудрость и нашедшее окончательную редакцию в неоплатонизме, просто не могло возникнуть на другой почве, кроме греческой.

В его основе – представление о некоем едином, идеальном целом, из которого от переизбытка творческой мощи истекает (эманирует) уже гораздо менее совершенный мир. Впервые образ этого идеального Единого возник у Платона в VI книге «Государства», где он сравнивает его с Солнцем, а эманацию – с солнечным светом. Нетрудно заметить, что концепция эта находится в полном соответствии с общим направлением греческой мысли. «Истечение» не предполагает существования противодействующей силы. И поскольку качества «мужское», «женское» возникают лишь во взаимном преодолении, созидающее жизнь Единое не может быть ни женским, ни мужским, то есть является бесполым. Заметим, не двуполым, как андрогин, а бесполым.

Эта концепция имеет серьезный изъян: она дуалистична, то есть предполагает наличие двух не зависимых друг от друга начал. Чтобы объяснить существование материального мира, она вынуждена прибегнуть к представлению о некоем экране, на который проецируются изначально пребывающие в Едином идеальные образы, «идеи». Причем для смягчения дуализма «экран» этот был наделен признаками, прямо противоположными Единому. Если для Единого характерна идеальность форм, то экраном «должно быть что-то неопределенное и лишенное формы» [Плотин, «Эннеады» 2.4.]. Это нечто получило в неоплатонизме название «материя». Ее смысл – в восприятии «идей» и формировании на их основе материального мира. Ясно, что чем ближе к Единому, тем больше совершенства, света, божественного ума; и, наоборот, чем ближе к материи, тем больше тьмы, плоти, бесформенности, страстей. «Там – истинная жизнь, ибо жизнь здесь есть лишь след, отображающий ту жизнь», говорит Плотин [6.9]. Соответственно все, что стремится к Единому, – тем самым стремится к добру; что проваливается в бездну материального – напротив, ко злу. Смысл человеческой жизни – через отказ от всего плотского и посредством умного экстаза – в восхождении к Единому и его постижении.