Абсолют в моём сердце

Вечером мы всем составом отправляемся в фешенебельный ресторан на берегу. Столики мама с отцом заказывали заранее и с большим надрывом, поэтому никаких горок, тиров, ночных прогулок на Феррари с целью подцепить развлечение на ночь для некоторых, магазинов и прочей ерунды не предвидится — все до единого обязаны присутствовать на семейном ужине.

Обычный ужин, обычная ресторанная еда. Паэлья — не самая лучшая, как всегда слава портит заведение — общий вывод отца и матери, специалистов в этом вопросе. Они много путешествуют вдвоём, объездили уже весь мир, но Европа, а особенно Испания — их любимое направление.

Им, как и всегда, мало друг друга, поэтому, оставив нас расправляться с десертом и развлекать друг друга, они удаляются на берег, чтобы побыть наедине. Никто из нас не станет им мешать: каждый знает, что нас слишком много и слишком мало у них времени, которое они привыкли уделять друг другу. Поэтому мы без лишних нареканий остаёмся, лениво поддерживаем ничего не значащую беседу — все уже приелись друг другу до изнеможения и давным-давно хотят по домам. Кроме меня, конечно. Ведь даже если я и не смотрю на него, не говорю с ним, я всё равно живу им. Просто живу…

Внезапно суету, шум непрекращающихся бесед, переливы тональности смеха отдыхающих, разрезает нечеловеческий женский вопль. Резко обрывается, затем запускается вновь — кто-то рыдает в истерике, но это не обычный плач, каждый мой нерв отзывается на раздражающий звук бездной отчаяния и безысходности, необъятной боли и страха, именно страха!

Моё бедное сердце готово разорваться изнутри, но я протискиваюсь сквозь толпу, чтобы узнать, что произошло?

И вижу: не произошло, а продолжает происходить! На полу холла, окружённая кольцом людей, сидит женщина, в её руках неестественно красный, почти уже синий мальчик, лет трёх, пытается дышать, совершая судорожные движения ртом. В следующее же мгновение рядом с женщиной оказывается и мужчина, хватает ребёнка за горло одной своей рукой, а пальцами второй пытается проникнуть внутрь с вполне очевидной целью — вытащить то, что там застряло.

— Что вы делаете?! Вы убьёте его этим! Отойдите! — слышу чёткий, громкий, уверенный и даже жёсткий призыв.

Не сразу понимаю, что голос принадлежит человеку, которого хорошо знаю, и только когда мальчишка взлетает, перевернувшись в воздухе вверх ногами, понимаю, что это Эштон! Ноги ребёнка ловко зажаты в его руке, вторая совершает ритмичные хлопки в районе лопаток, разделённые на равные интервалы.

Некоторое время ничего не меняется, ребёнок всё так же не дышит, и, выпучив глаза, шевелит ртом, как рыба. Мужчина, очевидно отец, теряет самообладание и кидается на Эштона, пытаясь забрать мальчика, но женщина вскакивает и с воплями бросается на мужа, ударяя его кулаками в грудь. А Эштон не выдаёт ни единой эмоции — холоден и спокоен, продолжая совершать одному ему понятную последовательность действий. То встряхивает ребёнка, то похлопывает, то засовывает большой палец в рот, как будто на что-то давит там.

— Правильно, парень, давай, на корень языка дави! — слышу прямо рядом с собой.

Но ничего не происходит. Ребёнок становится всё синюшнее, и уже, кажется, даже перестал бороться — рот открыт, но губы и челюсть неподвижны. Обильная слюна делает картину душераздирающей.

— Что вы смотрите, как пацан ребёнка убивает? О чём думаете! Тут есть хоть кто-нибудь связанный с медициной? — восклицает нервный женский голос.

— Скорую надо вызвать! — вторят ей другие голоса.

— Никакая скорая его уже не спасёт, — печально отвечает некто из толпы.

А Эштон невозмутим. Как скала. Как непоколебимая глыба.

И в тот момент, когда люди мысленно и не только уже похоронили милого черноволосого мальчика в джинсовом комбинезоне, а Эштон успел получить удар в лицо от его отца, напряжение разрывает громкий детский крик — в суматохе никто и не заметил, как изо рта перевёрнутого ребёнка вылетел смертоносный предмет. Им оказалась ярко-оранжевая карамель.

— Это конфета! — истерия радости охватывает толпу.

Мать уже прижимает мальчика к груди, всхлипывая в голос, его отец нервно проводит ладонями по лицу, а высокий парень с сильными руками и безупречной выдержкой незаметно для всех удаляется в сторону входной двери.

— Мда! А всё-таки классный получится доктор из нашего Эштона! — заявляет голос Лурдес прямо у моего уха.

У меня ступор.

— Что ты сказала?

— Что у брата природная тяга к медицине. А с учётом его хладнокровности из него выйдет потрясный врач в будущем. Хирург, к слову.

— Хирург?!

— Ага, он уже чётко определился с выбором резидентуры. Хирургом хочет быть.

У меня состояние, близкое к шоковому.

— Я всегда думала, что он изучает менеджмент… И как он у матери оказался? Разве медики учат математику?

— Так это же второе образование. Он в этом году только поступил, добирает лекции к своей основной программе, но признался, что растягивать на годы это дело не собирается.

— Я не знала…

— Так не афишируется же. Это типа тайна, о которой все знают, — смеётся.

— Кроме меня…

— Ну… у вас же натянутые отношения. И потом, в неведении не только ты.