Абсолют в моём сердце

Но я не буду держать на него зла за то, что стало моим проклятием в том мире, где есть свет и яркие краски, но нет души, не стану безжалостно резать его своими редкими безразличными взглядами, не буду душить его, любя других, заставляя видеть и страдать так, как страдаю я… Не позволю ему созерцать меня в постели с другим мужчиной, никогда не скажу, что он — лишь развлечение для меня…

Я отвечу ему, вложив в свой ответ всю силу, всю доступную нежность, всю свою бесконечную, нездоровую, сумасшедшую любовь, ставшую моей насмешкой, моим проклятием… и моим же смыслом.

Пусть, пусть, пусть она будет! Пусть приходит ко мне во снах вот так, как сейчас, пусть будет мечтой, и я позволю себе целовать его губы, а он будет отвечать вот так же трепетно, как отвечает, так же захлёбываясь от собственной нежности, задыхаясь желаниями, а руки его будут гладить мою кожу, так же как делают это сейчас…

Его ладони на моей совершенно обнажённой груди и мне хорошо… Мне хорошо, как никогда… Интересно, в реальном сексе это так же приятно? Его пальцы гладят мою правую грудь, жадно сползают на левую, легонько сжимают, рождая в моём нереальном мире вполне реальные ощущения, те, которые я никогда в жизни не испытывала в том другом пространстве, где я, двадцатилетняя, всё ещё позорно продолжаю оставаться девственницей, неосознанно храня себя лишь для одного…

Для того самого, который в этом уже явно эротическом сне, так жадно сжимает меня в своих объятиях, целуя мои губы, облизывая мою кожу, спускаясь по шее к груди…

London Grammar — Non Believer

Боже, что он делает! Его рот на моей груди, его руки на моих бёдрах, а я в космическом полёте стремительно набираю высоту, и сверхзвуковые скорости заставляют сжиматься внутренности в моём животе, расходясь по остальному телу такой жаркой и такой сладкой волной…

Безумно хочется раздвинуть бёдра… Странное желание! Но ведь это же сон! Значит можно…

Я оплетаю его талию своими ногами, и делаю это легко, потому что он нависает надо мной, опираясь, очевидно, на свои руки, ведь именно так, наверное, это и должно происходить…

Мои ладони на его груди, и я чувствую под своими пальцами жёсткость редких мужских волос на ней, затем ощущаю тем самым своим девственным местом нечто… Что-то твёрдое и горячее даже сквозь слой ткани… Там не должно быть ничего твёрдого! … Или должно? И почему нас разделяет ткань моего … или его белья, если это сон, то зачем нам эта дурацкая ткань?

Я смело рвусь удалить её, стягивая с его крепких бёдер, и то самое «нечто» обжигает мой живот своим жаром и… и нежностью… Оно… он такой нежный, оказывается!

Вдруг слышу стон, какой-то нечеловеческий приглушённый звук, и моё запястье в жёстком захвате:

— Софи…

И это его голос!

— Софи, прекрати, ты болеешь, у тебя озноб, тебе нужно просто согреться…

Крепкие руки разворачивают меня, и я чувствую, как моё тело повторяет одной идеальной ломаной линией то самое другое тело, так же почти полностью обнажённое, как и моё, потому что только теперь я нащупываю рукой собственные трусы и задаюсь закономерным вопросом: почему в таком прекрасном сне мы оба в белье?

За моей спиной гулко бьётся мужское сердце, рваное дыхание усиленно стремится стать ровнее и спокойнее, то самое твёрдое и самое горячее из всей этой груды мышц, становится не таким ощутимым в районе моих бёдер, и я понимаю, что непорочность, очевидно, мой крест, моя судьба. Даже во сне, даже в грёбаных своих мечтах я не могу расстаться с ней! Наверное, в своей прошлой жизни, в которую так верит отец, я была проституткой, и теперь проживу жизнь невольной монахини… С мокрыми трусами! Причём реально мокрыми…

Утром мне действительно легче. Намного легче! Голоса нет, но я уже человек с мыслями, руками, которые могут действовать, ногами, которые способны держать. Принимаю душ, привожу себя в порядок, собираю свои принадлежности, любезно расставленные Эштоном на прикроватной тумбочке, ведь я же уже почти здорова, а значит, пора сваливать из единственной спальни, предназначенной молодожёнам, а не всяким там больным…

Стягиваю своё бельё с постели и только в этот момент замечаю на подушке два коротких каштановых волоса…

У меня тоже каштановые… Но мои не вьются, как эти, и они в десять раз длиннее…

Сон… сон… сон… или реальность? Было это на самом деле или нет? Жаркая ночь или моё воспалённое болезнью и неразделённым чувством сознание?

Конечно, последнее. Даже если бы мне очень захотелось всеми силами притянуть два этих каштановых волоса на своей подушке до слова «реальность», есть японская красавица по имени Маюми, которая никогда не позволила бы моей мечте стать явью…

И не нужно обманывать себя, Соня, ведь «А что, если всё-таки?» не способно уничтожить влюблённые взгляды, которыми он смотрит на свою женщину, не обесценит той нежности и ласковости, какими наполнен каждый его жест, адресованный ей, не перечеркнёт искренности их почти всегда соединённых ладоней и сплетенных пальцев…

Конечно, нет. Не перечеркнёт.