Абсолютная реальность

Досчитать и додумать ничего Леонтий не успел. Открылась нарисованная дверь, оказавшаяся, как то и должно, вполне обыкновенным куском фанеры с врезанным дешевым замком, отворил его гостиничный источенный ключ с номерной алюминиевой биркой. Филон и Пальмира вернулись. Наконец.

– Где вы были!? – возопил Леонтий, обиженно, покинуто, слезливо. Сам удивился. Неужели все это время наедине с собой ждал он этих двоих? Или кого-нибудь неконкретно ждал вообще?

– Не вставайте. Все в порядке, – неужели, Филон? Сказал сочувственно, даже любезно. Это чухонец-то!

– Все в порядке, – Пальмира улыбнулась ему, словно ребенку. Ну, ей можно. – Мы нашли. Здесь неподалеку. Художник. Нет. Отшельник. Вообще, скандальный человек. В округе его не любят. Так что расспросы помогли.

Понятно. Отчего вид у них такой. Какой? Леонтий задумался. Неразочарованный. Но и… нерадостный. Будто у каторжан, закончивших в шахте дневной урок, от коего им ни тепла, ни трудовой гордости, но сделать было надо, вот они и сделали.

– Вам неприятно? Отшельник. Или его новая религия. Кстати, в чем ее смысл? Я так и не узнал, – Леонтий обратился сразу к обоим, не выбирая брата или сестру, словно теперь представляли они собой одно неразъемное целое. И без перехода к ожиданию ответа выпалил: – Что теперь? Возьмете меня с собой? Поговорить. Или усовестить. Или…

– Нет. Ничего этого не надо, – ответил ему за двоих Филон. Так сдавленно и так тяжко, будто каждое слово раздирало ему горло и с трудом пробивалось наружу. Еще одно – угрюм и неуловимо страшен сделался высокомерный и едко-насмешливый прежде братец, не стало более в лице его сардонической кривизны, но появилось… так смотрят, когда ничего уже не хотят видеть, кроме того единственного пути, с которого некуда свернуть. Оттого смотреть на Филона было жутковато.

И, как оказалось, не зря. Потому что брат нежной Пальмиры сбросил с плеча прямо на нечистый, затоптанный пол грубую базарную пластиковую сумку, сбросил, точно охапку дров усталый поселянин у порога, не донеся до печи. Что-то звякнуло. Глухо. Железом. Нехорошо звякнуло. Филон нагнулся. Открыл. Потом сел прямо на пол рядом. Леонтий глядел во все глаза и никак не мог уразуметь. Пока… в руках у пришельца не оказался…

– Пистолет-пулемет…, – успокоительно произнес голос Пальмиры, если вообще можно успокоить в такой ситуации, и дальше перечислялись скороговоркой какие-то чужеродные буквы и номера, вроде УЗИ 1234…, а может и нет, Леонтий не разбирался и не разобрал. Да и какая разница?

Он сжался. Съежился. Ощутил свою жизнь на кону. Неужели, против него?

– Это пока должно побыть здесь. Надо привести в порядок, – Филон поднялся. Положил немыслимую стальную вещь на хлипкий, задрожавший под ее весом и смыслом, инвентарный столик.

И тогда Леонтий понял. Это не против него. Это… неужели они знали? С самого начала. Что будет так. Вот почему. Почему Филон… он тоже знал, что именно ему предстоит? Выходит, вся его напускная желчь и не желчь была вовсе, а боль? Выходит, не прятался он за женской спиной, но ждал, когда придет его черед? Выходит, брат тонкой и прекрасной Пальмиры прибыл сюда как… как палач? Или как исполнитель, чего? Или как спаситель. Но кого? Господи! Леонтий закричал. Не выдержал. И возопил в голос: «не надо!», «стойте!?», «зачем?». Филон посмотрел на него. Так, будто навстречу его вопрос. Хочешь вместо меня? Нет. Нет! А, собственно, почему? Почему Леонтия оставили в стороне? Это его параллель. И значит, его дело. И значит оружие должно вложить в его руку. Он ничего уже не понимал. Закружилась голова. Он опять утратил сознание.

Сад с горчичное зерно

– …так все произошло. Когда послание прокуратора Понтия было доставлено, занятного проповедника привезли к Тиберию Августу, на остров Капри. Он говорил с ним. Он выслушал его. Он даже рассердился. Но не казнил. Велел поселить в Вечном Городе, в египетских кварталах за Тибром, римские иудеи его бы все равно не приняли. Что сталось с ним дальше мы не знаем. Видимо, ни школа его, ни сердобольный аскетизм так и не прижились.

– Как же так? – подивился Леонтий. Он по-прежнему лежал в покойной позе, не в силах и головы поднять, но никого это не обеспокоило, даже его самого. – Величайший из живших на земле людей…

Пальмира предупредительно подняла пальчик – минутку, минутку! Словно желала погасить ненужный выговор. Филон хмуро корпел в углу над «железной вещью», казалось, все познавательное собеседование его вообще никак не волновало: Леонтий боялся нарушить невольно его будто бы и нечистое одиночество, потому старался не глядеть в сторону «чухонца».

– …для вас, да. А мы не столь уж много знаем о пророке по имени Иисус. Только те из нас, кто интересуется историей отделенных подпространств. Простите, смежных с нами миров. Это не слишком важно для центрального ствола.

– И что же было дальше? – интерес жгучий, вот только можно ли его утолить? Леонтий ждал.