Абсурд

После еды Чибис постоял в нерешительности у плиты, затем сказал: «Колька, пошли со мной, поможешь, горбыль приберём». Колька скривился, но ничего не сказал, стал одеваться. Около часу молча складывали тяжёлые доски. После запоя Чибису было тяжко, но крепился. Однако усталость брала своё, вместе с усталостью пошла и горячка, прикрикнул на Кольку. Тот, ловко поправив развернувшийся комель, опёрся на штабель и, глядя в начавшее звездиться небо, сказал ломаным баском: «Ты, батя, вот чего… Ты пить брось, хватит уже. И мать перестань бить, чего она тебе сделала-то…».

Чибиса аж передёрнуло, с изумлением вскинулся на Кольку. Но увидев всего сына: сумрачного, нескладного, нарочито взрослого, – вдруг смяк, отошёл сердцем, внутри шевельнулся щемящий кусочек отцовской нежности: «Растёт мужик…». Виновато сказал: «Ну ладно, Колюха, чего там… Бывает. Да я… Ну, в общем, давай, берись…».

На другой день после работы Чибис свернул с привычной дороги в сторону «домиков» – так звали небольшой посёлок из двухквартирных типовых домов, что построены были для приезжих. Постояв в нерешительности около дома, отданного учителям, выбросил недокуренную сигарету и решительно шагнул на крыльцо.

Вера Ивановна, молоденькая учительница, приехавшая в Кержу по распределению после института, смотрела на Чибиса вопросительно-испуганно: вот уж кого точно не ожидала и не хотела она увидеть, так это отца Коли Чибисова. С Василием Петровичем Чибисовым она разговаривала всего один раз, пару месяцев назад, когда тот зашёл на родительское собрание (случалась у Чибиса такая блажь). Говорила, что Коля – способный мальчик, но дисциплина хромает, надо родителям обратить на это внимание. Чибис взъелся: решил, что эта пацанка учит его жизни; выругался и ушёл. После этого Вера Ивановна более всего боялась, что Чибисов опять придёт на собрание. И вот он перед ней…

«Извиняюсь за беспокойство, Вера Ивановна, может, не вовремя… я это… спросить хотел, – Чибис замялся, глядя в пол. Извиняющийся тон так не шёл к тому человеку, которого запомнила на собрании, что Вера Ивановна на секунду решила – обозналась, это не Чибисов, кто-то другой, похожий. Но нет, это он, Василий Чибисов – Чибис, Васька Бешеный – он самый. «Вы литературе учите, – поднял Чибис глаза, – может, знаете, откуда это, – Чибис замолк, собрался и медленно повёл, помогая необычным словам круговыми движениями правой руки: – Ты ль это, Вальсингам? Ты ль самый тот, кто три тому недели на коленях, труп матери, рыдая, обнимал…»

Если бы Чибис сейчас сделал стойку на голове, или прошёлся по потолку, или предложил Вере Ивановне стать его женой, – она бы не столь изумилась. «Я вот ещё помню, – видя замешательство учительницы, продолжил Чибис: – Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю… Так знаете?

Вопрос пробил завесу непонимания. «Да-да, знаю, – торопливо заговорила Вера Ивановна, – это Пушкин, «Маленькие трагедии», четыре пьесы. А то, что Вы… цитировали… это «Пир во время чумы». А Вам… а Вы… это зачем?». Чибис вздохнул, развёл руками и ответил просто: «Да почитать бы. А что спрашивать – не знал. Теперь знаю, спасибо Вам. Схожу в библиотеку». «Не надо в библиотеку, – остановила повернувшегося уходить Чибиса Вера Ивановна. – У меня есть эта книга, я Вам сейчас принесу, – и засмеялась вдруг: легко, приветливо, – знаете, это просто замечательно, что Вы пришли».