ac0846a334c74b76bf3c8ff10e16ffdc

— Позови, — тихо шепчет, почти выдыхает король. — Я хочу поблагодарить его. Мне не кажется, что это он напал на меня. Кстати, что с повязкой на моих глазах? Что-то серьёзное?

Леонард облегчённо вздыхает, кажется, он рад сразу двум вещам: тому, что его брата не считают виноватым, и тому, что разговор переводят на другую тему, — вскакивает и выбегает из комнаты, при этом громко хлопнув дверью. Теодор усмехается. Альфонс чувствует это, слышит это. А врач тихо подходит к нему и осторожно снимает повязку.

Яркий свет заставляет короля зажмуриться, впрочем, через секунду он осознаёт, что свет не такой уж и яркий: в комнате горит всего лишь одна настольная лампа, — и уже совсем чётко видит перед собой Теодора и доктора. Врачом оказывается пожилой человек, седой, не очень высокий, с белоснежной бородой, будто спустившийся из какой-нибудь детской сказки. Впрочем, как кажется Алу, это даже не совсем врач, скорее, лекарь, похожий на тех, что водились в средневековье.

— Вроде всё нормально, — произносит лекарь. — Когда вы были без сознания, мы перепугались, что тот ушиб, который вы получили, может сказаться на вашем зрении. Да и, к тому же, вам сейчас лучше не напрягаться. Лучше я верну повязку назад.

Альфонс кивает, и повязку возвращают на место. Вскоре король начинает засыпать. Сил у него не было даже на то, чтобы дождаться брата Леонарда и поговорить с ним, хотя, наверное, стоило бы сделать это. Неизвестно, сколько проходит времени, когда Ал проваливается в сон.

Комментарий к II. Глава девятая. Неизвестный.

Алиса - Моя Война

========== II. Глава десятая. Начало конца. ==========

Где бургундский год и бургундский день

Претворился в век,

С краской перемешивал свет и тень

Мастер Ян ван Эйк,

Окуная в краску гибкую кисть,

Он ловил лисицы-Времени след,

Отпуская душу на волю ввысь,

Он писал портрет,

Где сияло солнце на дне морей,

И плескалась радость в водах зеленых,

Где Печаль и Смерть, преломив копье, отступали прочь…

С неба сквозь леса корабельных рей

Улыбалась кротко людям Мадонна,

Золотом сияли глаза ее, побеждая ночь.

Золотом сияли глаза ее, побеждая ночь…

Где соборов кружево сплетено

За щитами стен,

Ночью пьет вино и глядит в окно

Николя Ролен…

Он сплетает судьбы, точно паук,

И уже почти не помнит молитв,

Только в тишине вдруг замкнулся круг —

Воплотился миф.

Отступила затхлость и умер тлен,

Заплясали искры в гранях оконных,

Дым от свеч застыл между райских роз

Золотым венцом…

В сумерки глядел Николя Ролен,

Преклонив колени перед Мадонной,

И струился свет от её волос

На его лицо.

И струился свет от её волос

На его лицо…

Праведным тебе уж давно не стать —

Только в этот раз

Не смотри, не думай — не убежать

От Мадонны глаз!

Скорлупа разбита, взломан замок —

Вылетай, душа, в цветное стекло,

Положи себе света лепесток

На холодный лоб.

Звезды попадали в полночный плен,

А художник видел нечто спросонья,

Наблюдая чудо сквозь щель во сне

И шепча «Аминь!»:

Плакал в полутьме Николя Ролен,

Отцветала осень Средневековья,

И летели листья ее к земле

В голубую стынь…

И летели листья ее к земле

В голубую стынь…*

Ричард чувствовал себя не самым лучшим образом, когда стоял рядом с этим человеком. Его звали Джим Блюменстрост, ему было уже пятьдесят шесть лет, и он был человеком достаточно влиятельным в своих кругах. В кругах, куда собирался попасть Ричард. Люди, что вращались вокруг Джима, были представителями разных профессий, впрочем, больше всего среди них было историков и богословов. Тех, общение с кем было сейчас просто необходимо предпоследнему сыну герцога Кошендблата. Он хотел бы вырваться из плена тех мыслей, что мучили его уже очень давно, с того самого момента, когда Грегор оскорбил его.

Грегор… Самодовольный индюк! Иначе Дик не мог его назвать. Старший брат был заносчив, никогда никому не помогал, всех считал обязанными ему подчиняться. Ричард сильно кривил бы душой, если бы сказал сейчас, что любит брата. Он не любил Грегора, а Грегор не любил его. Так было всегда. Да что там говорить, даже Хельга, эта вздорная мелкая тварь, как окрестил её про себя Ричард, побаивалась и не любила Грегора. Впрочем, Хель была всего лишь плодом своего воспитания. Она была вздорной, шумной, постоянно ворчащей, но достаточно глупой девочкой, на которую, пожалуй, не следовало обижаться. Но Дик уже не мог.