ac0846a334c74b76bf3c8ff10e16ffdc

Кошендблату давно хочется узнать об этом, но сейчас ему особенно хочется этого. Мифические существа всегда были его слабостью… Он всегда хотел знать о них всё и даже больше. Ричарду кажется, что это немного странно для ребёнка из такой богатой семьи, из которой происходил он. Отец никогда не одобрил бы подобного увлечения. Впрочем, когда отец одобрял что-либо из того, что делал Дик? Даже то, что его сын выбрал сразу три земных языка, раздражало его. Предпоследний сын герцога Кошендблата снова ловит себя на мысли, что никогда не любил свою семью. Ни отца, ни мать, ни братьев, ни сестру. Все они мешали ему, все делали его несчастным. Он больше не хотел иметь с ними что-то общее, память о них казалась юноше обузой, то, что раньше представлялось ему счастьем, теперь становилось проклятием.

— Да видят боги, она пыталась быть хорошей женой моему брату и хорошей матерью его сыну, — немного повышает голос Джим, в голосе его снова появляется та горечь, которую Дику так не хочется слышать. — С этими двумя это не так-то просто. Почему я сказал «его» сыну? О… Они очень похожи. Оба никогда не хотят никого слушать, оба учатся только на своих ошибках, оба боятся любить. Хотя… Не боятся. Просто не умеют. Странно, что Дэвид не замечал, насколько похож на него Джордж. И странно, что Джордж не видит, насколько он похож на отца. Они оба всегда были такими умными… Умнее меня. Намного умнее, будь уверен, Дик. Но до сих пор они не смогли не заметить такую глупость, которую давно вижу я.

Блюменстрост тяжело вздыхает, откладывает свой рисунок, на котором изображена эта самая Элис, что он держал в своих руках весь разговор. Ричард чувствует себя виноватым за это настроение наставника, он сам не понимает, зачем начал весь этот разговор. Будто бы какая-то невидимая сила толкала его на это. Будто бы не он сам говорил про это. Будто бы не он…

Следующие несколько часов они проводят в абсолютной тишине. Даже интерьер небольшой гостиной, в которой они сидят сейчас, будто бы нагоняет странную тоску. Кошендблат почти ненавидит эти серо-желтоватые стены, этот мягкий диван, на котором он сидит, тот тёмный стол, на котором стоит фотография Элис Блюменстрост, тот рисунок, который был отложен Джимом… Всё это будто бы давит на него.

Молодая женщина пытается как-то успокоить плачущую дочь. Она сама чувствует себя крайне плохо в этом доме. Она даже не может сбежать отсюда. Кому она нужна беременная и с тремя детьми? Девочка, которую она пытается успокоить, отчаянно размазывает слёзы по лицу крошечными кулачками. Что случилось? Почему она плачет? Элис слышала, как Мари сказала, что увидела что-то страшное. Увидела, просто идя по улице, хотя ничего такого не происходило. Неужели это то, что когда-то мама миссис Блюменстрост назвала проклятьем провидения? Элис жутко боялась, что дочь унаследует его.

Женщина садится рядом, пытается что-то сказать, но слова будто застревают в её горле. Она постоянно боится, что кто-то увидит эту сцену и расскажет её мужу. Он никогда не любил, когда кто-то начинает плакать. И он относится к Мари хуже, чем к Аннэт или Джорджу. Почему, она не понимает. Мари самый тихий ребёнок в их семье, самый послушный, ребёнок, о котором можно было только мечтать, но Дэвид почему-то не любит её.

Не любит он и Джорджа. Но мальчик сам не раз показывал, что ему не нужен никто, возможно, это было всего лишь глупостью, вздорным характером маленького ребёнка, но Элис боялась даже подойти к нему. Сын был для неё почти чужим. Ей самой было стыдно за это.

— Почему она плачет? — слышит женщина строгий голос Джорджа. — И почему я не знал, что вы ушли?

Элис вздрагивает от неожиданности и оборачивается. Но сына рядом с ней нет. Джордж дома, рядом с отцом и Аннэт. Почему же ей показалось, на одну минуту показалось, что сын стоит рядом с ней? Мари удивлённо замирает, когда мать оборачивается. Она, кажется, тоже слышала голос Джорджа.

— Его нет… — испуганно спрашивает женщина. — Почему я слышала его голос?

Мари дрожит от страха, хватает мать за руку, испуганно смотрит на неё. А Элис не понимает, что происходит, она сама начинает рыдать. Силы покидают её, она оседает на землю.

Дочь стоит рядом с ней и тоже плачет. Плачет от ужаса, переполняющего сейчас её душу. Она не понимает. И от этого становится только страшнее. Во много раз страшнее. Стоять рядом с рыдающей матерью, что сейчас ничего не соображает от страха — самый жуткий кошмар для ребёнка. Мари не знает, что ей делать…

Каждую секунду какой-то человек падает, какой-то — поднимается с колен, встаёт, пытается достичь того, что он имел до падения, а может быть, даже больше того, что у него было. Каждую секунду, подумать только — секунду, люди пытаются затоптать, задавить того, кто упал. Мир жесток, алчен, безумен. Не следует быть наивным на этот счёт. Пожалуй, не стоит. Каждую секунду следует думать об опасности, которая грозит любому человеку, каждую секунду следует думать о смерти, которая следует за каждым по пятам…