ac0846a334c74b76bf3c8ff10e16ffdc

— Кто ты? — обращается она к человеку, который стоит рядом.

Он молчит какое-то время. А Фаррел снова хочется расхохотаться — в последнее время, пожалуй, она только и делает, что смеётся. Любопытно, что никто другой не счёл бы это хорошим поводом для того, чтобы посмеяться. А она считала. Ей было хорошо… И на душе становилось так легко от всех этих мыслей…

— Думаю — твоя смерть, — произносит он так уверенно, так зло и достаёт из ножен кинжал — длинный, острый, она видит отблески костра, что был разожжён под стенами замка, в этом лезвии…

Мария Фаррел с улыбкой смотрит на кинжал. Она совершенно не боится, хотя примерно представляет, что вскоре произойдёт. Но смысл теперь бояться? Смысл убегать? Смысл прятаться? Его нет. И никогда не было. Никогда — ни сейчас, ни в любое другое время. Это не первый сон, в котором она умирает. Ничего страшного не случится, если это произойдёт ещё раз — да, смерть даже во сне неприятна, но не оставляет никакого другого впечатления или желания после себя, кроме желания рассмеяться, желания презирать, желания смотреть свысока на всё это и улыбаться — ярко-ярко. И искренне. Совершенно искренне. Без грамма фальши. Странно это — она вся насквозь состоит из лжи и так ненавидит всякую фальшь в движениях, мимике… Иногда Мария даже удивляется себе.

— Моя смерть? — усмехается она. — Ты так уверен, что меня можно убить, да?

Она уже давно мертва, пожалуй… Такое впечатление, что умирала она уже когда-то давно… Не произошло ничего такого, из-за чего она бы могла считать себя таковой — в её жизни не умер никто из тех, чью смерть она бы перенесла с трудом, на её долю не выпали слишком тяжёлые, непосильные для неё испытания… Но она была мертва. Она когда-то давно умирала. И чувствовала сейчас это всем своим естеством. И, наверное, поэтому совершенно не боялась сейчас.

— Любого человека можно убить, — пожимает плечами мужчина и рывком бросается к ней, вонзает свой кинжал в её живот…

Боль пронзает её тело. Острая. Сильная. Она делает шаг назад, чуть шатаясь от внезапной слабости в ногах и сильной боли. Небо… Какое же оно невозможное, холодное, далёкое — это небо… Красивое… Она делает ещё несколько шагов по каменному полу балкона, упирается спиной в стену, хватается левой рукой за бортик, беспокойно смотрит вниз — на костёр, на людей, что находятся там, под самой крепостной стеной… Её забавляют эти люди. Она готова почти презирать их — за ту обыденность, за ту обыкновенность… Разве можно желать такой жизни? Спокойной. Размеренной. Правильной. Разве можно её хотеть? Разве им недоставало этой обыденности?

Её восхищает совсем другое… Её восхищают огромные корабли — фрегаты, бриги, шхуны, баркентины… И та печальная, протяжная песня, которую запевали, сидя прямо на песке и траве, цыганки, что казалась особенно таинственной и мистической — под этой большой круглой луной, под этим бескрайним тёмным небом… Её восхищали горящие замки, тлеющие развалины, пылающие костры…

Она смотрит вниз, оглядывает саму себя — с усмешкой, чуть презрительной к самой себе. У неё все руки были измазаны в крови… Ярко-алые капли стекают по её пальцам, капают на белоснежный мраморный пол… Мария лишь смеётся — ей почему-то становится до невозможности весело, словно и нету этой боли вовсе.

Она медленно и осторожно вытаскивает кинжал, обагрённый её кровью, из своего тела и с усмешкой глядит на него — она видит именно саму себя, не кого-то ещё… Ей — Марии Фаррел — смешно. Она не может глядеть на того человека без хохота. А он смотрит на неё как-то непонимающе и сам пятится назад. Напуган. Растерян. Не понимает. Боится. Что же… Это можно считать её маленькой победой сегодня, правда?

Мария снова открывает глаза. И снова оказывается в той же самой комнате, в которой и была до этого. Должно быть — это просто глупости… Эти необыкновенные, яркие, словно живые сны… Но к ним так тянет… Пожалуй, был бы здесь Хоффман, бывшая принцесса с радостью бы обсудила с ним это, но… В дверь чуть слышно стучат, и в комнату проскальзывает Мердоф. С подносом. Фаррел смотрит на него несколько удивлённо, а потом вспоминает, что сегодня они должны были наведаться к одной гадалке… Это не слишком её устраивает, если говорить честно, но… Ничего не поделаешь!

— Мы сегодня должны идти туда? — спрашивает Мария чуть недовольно. — Жаль… Мне бы хотелось ещё чуть-чуть посидеть здесь…

Айстеч кивает и как-то странно смотрит на неё. Бывшая принцесса встаёт с подоконника, подходит к другу… Ей почему-то жаль его. Пожалуй, даже очень. Наверное, ей стоило быть мягче, но… Ей никогда не нужно было делать это раньше. Мердоф же стоит, смотрит на неё как-то чуть ли не виновато, а потом просто молча подаёт ей чашку с какао и тарелку с яичницей. И уходит.