Аччелерандо

Пьер бросается в сторону в попытке найти линию огня, не проходящую через тело адвоката, но лангуст явно ему помогать не собирается. Рак разворачивается, прижимаясь к трепыхающемуся телу Глашвица, и раскалывает голову адвоката как орех. Мерзкий запах накатывает волной – физическая модель, похоже, поломалась, степень реализма взлетела гораздо выше нормы.

– Черт! – шепотом ругается Пьер. Он фиксирует палец на спусковом крючке, жмет – кроме тихого щелчка проворачиваемого барабана, ничего за этим не следует. Влажный хруст не стихает – лангуст перемалывает лицо адвоката в кашу и, судорожно сглатывая, и плечи, и голову одним махом втягивает в желудок-мельницу. Пьер беспомощно смотрит на увесистый револьвер в руке.

– Твою ж дивизию… – Глянув на лангуста в последний раз, он разворачивается и со всех ног мчит к ближайшей стене. В саду для аудиенций остались еще раки, и ничто их не сдерживает.

[Эмбер! Тревога!], кричит Пьер в личный канал. [У нас в Лувре – враг!]

Лангуст, сцапавший Глашвица, отпускает тело и вновь, припав на лапы, содрогается. Пьер в отчаянии дергает спусковой крючок – барабан прокручивается вхолостую, и нет времени даже на то, чтобы проверить, есть ли в нем вообще патроны.

[Они взломали биофизическую модель], передает Пьер, разглядывая лангустов, и при виде их бесчинств его охватывает потрясение. Я ведь могу тут и умереть, осознает он, и эта версия меня может кануть в Лету навсегда.

Панцирь лангуста, дрожащего над окровавленными человеческими останками, вдруг раскалывается надвое, как грецкий орех. Из окровавленного нутра показывается гуманоид в позе эмбриона с бледно-поблескивающей влажной кожей. Он распрямляется, осматривая происходящее кругом пустыми, ярко-синими глазами, его чуть пошатывает. Рот новоявленного чудовища раскрывается, давая дорогу клокочущему шипящему звуку.

Пьер вскоре понимает, почему существо на вид кажется ему знакомым.

– А ты-то что здесь делаешь? – вскрикивает он.

Обнаженная женщина поворачивается к нему. Она – точь-в-точь копия Памелы, той самой опальной матери Эмбер, только руки у этой версии оканчиваются клешнями.

– Справедливость! – шипит она и шагает к нему, пошатываясь и клацая.

Пьер со всей силы выжимает неудобный скользкий крючок, и револьвер внезапно на это реагирует – раскатывается хлесткий выстрел, из револьверного дула вырывается дым, отдача едва не выбивает локоть из сустава. Копия Памелы переламывается пополам, из ее спины бьет фонтан крови; но прострел буквально за считаные секунды срастается – и вот она уже стоит снова, рыча и плюясь, явно намереваясь возобновить атаку.

– Вот говорил я Эмбер, в «Матрице» защищаться и то проще было бы, – бормочет себе под нос Пьер, отбрасывая револьвер и обнажая меч. Иноземная дрянь надвигается, выставив перед собой оканчивающиеся клешнями руки.

– Справедливость, – повторяет она.

– Ты не можешь быть той самой Памелой Масх! – протестует Пьер, чувствуя спиной, что упирается в стену. Теперь между ним и монструозной женщиной-лангустом – только длина меча, плюс-минус фут. – Памела Масх – в женском монастыре в Армении. Бьюсь об заклад, ты достала образ из памяти Глашвица – он же на нее работал!

Клешни щелкают у него чуть ли не перед самым лицом.

– Партнерство в инвестициях! – скрежещет чудовищный гибрид. – Пост директора и мозги на завтрак!

– Врешь, не возьмешь! – огрызается Пьер.

Женщина-лангуст бросается в сторону, пробуя обойти его оборону. Прыгает на него, но не угадывает верный маневр и насаживается на острие меча, продолжая алчно стричь клешнями. Пьер, обдирая мышцы спины о шершавую кирпичную стену, вытягивает сталь из фальшивой плоти взломанной биофизической модельки и наотмашь рубит чудовище-вунша по шее. Отдача от ударов выворачивает запястье, но он продолжает атаковать, и по сторонам разлетаются кровавые брызги. Кровь заливает меч, рубашку и что-то круглое на искромсанной шее, непрестанно работающее челюстями и не желающее умирать. Пьер смотрит на все это – и чувствует, как его мутит.

[Где все, черт побери?], отправляет он по внутреннему каналу. [Враг в Лувре!]

Он выпрямляется, судорожно втягивая воздух, чувствуя себя живым – перепуганным и смятенным, и притом – почти что веселым. Кругом, заглушая птичье пение, трещат сбрасываемые панцири – вунши принимают новые формы, наверняка еще более смертоносные.

[Похоже, им не очень-то удается контроль над виртуальными средами], добавляет Пьер. [Быть может, мы для них уже сродни «непереводимому представлению 1»].