Аччелерандо

Эмбер, как и большинство отпрысков постиндустриальной эры на борту сиротского космоприюта «Эрнест Алый», – подросток. У нее, как и у многих других, заложенные еще на геномных началах способности улучшены направленной рекомбинацией в зародышных линиях, но из-за допотопного материнского идеализма Эмбер приходится полагаться то и дело на грубые вычислительные добавочные мощности. Ей не досталась ни модификация теменных извилин, обогащающая кратковременную память, ни взломанная и настроенная на превосходную вербальную проницательность префронтальная кора мозга, но та обойма имплантов, с которой она росла, стала для нее такой же естественной частью организма, как легкие или уши. Половина мыслей Эмбер вынесена за пределы ее черепа, на массивы процессорных узлов, слагающих ее персональный метакортекс и подключенных напрямик к мозгу каналами квантовой запутанности. Все эти дети – юные мутанты, блистательные и своим родителям не просто непонятные, но непостижимо чуждые: разрыв поколений еще глубже, чем в шестидесятые годы двадцатого века, глубже, чем Марианская впадина. Их предки родились в черной полосе двадцать первого столетия, в мире, где непрактичные и громоздкие белые «Шаттлы» считались передовой космической технологией, а кнопки и звуковые сигналы при взаимодействии с компьютером не казались лишней чушью. Одна-единственная космическая станция в их эпоху просто вращалась по низкой околоземной орбите, и идея о том, что можно запросто слетать к Юпитеру, для них столь же нелогична, как для ветерана Первой мировой – идея Всемирной паутины.

Львиная доля пассажиров корабля дала деру от родителей, считавших, что им место в школе, не в состоянии примириться с поколением, не понимающим, как же их дети так сильно превзошли родителей в развитии. К шести годам Эмбер свободно владела девятью языками, из них только двумя человеческими и шестью сериализованными [67]; в семь лет мать отвела ее к школьному психиатру за болтовню на синтетическом языке – и для Эмбер это стало последней каплей: разжившись запрещенным анонимным телефоном, она позвонила отцу. Мать наложила на общение с ним судебный запрет, но ей и в голову не пришло подать заявление о возбуждении дела против нее…

Под плазмой корабельных дюз простирается неохватный океан вихрящихся облаков: оранжевый, коричневый и грязно-серый серпантин лениво окутывает распухший горизонт Юпитера. «Эрнест Алый» ступает на орбиту планеты, ныряя в ее опасное магнитное поле. Вдоль тубулярного корпуса корабля пробегают вспышки статических разрядов, изгибаясь дугами над сиреневым реактивным потоком. Плазменно-ионный двигатель пашет на всю катушку по извергаемой массе; сейчас его удельный импульс почти столь же низок, сколь у термоядерного двигателя, притом скорость разгона частиц плазмы на максимуме. Через час двигатель отключится, и космический приют уйдет в пологий маневр к Ганимеду, ну а потом снова падет на орбиту Амальтеи, четвертой луны Юпитера, почти единственного изобильного месторождения в кольце Госсамера [68].

Приютские – далеко не первые «люди в жестянке», добравшиеся до юпитерианской субсистемы, зато первая негосударственная экспедиция. Сетевой приемник здесь, в этой глуши, сосет через соломинку заскорузлые сопли – вокруг только пара сотен микрозондов с мышиными мозгами и несколько механических динозавров, оставшихся от НАСА или от Европейского космического агентства. Теперь они находятся так далеко от колыбели в Солнечной системе, что немалая часть ячеек памяти в их аппарате связи используется под буферный накопитель информации: доползая до Юпитера, новости порядком стареют.

В компании примерно половины проснувшихся пассажиров Эмбер с восхищением смотрит за этой картиной из общего зала. Конструкционно общие залы представляли собой этакие вытянутые «гильзы» с двойными стеклами, помещенные в центр корабля; стены прошиты трубами, где хранился основной запас корабельной воды, а в одном конце «гильзы» стоит видеоэкран, в реальном времени транслирующий трехмерное изображение плывущей под ними планеты. Торец корабля тщательно уплотнен и заизолирован – так, чтобы между его обитателями и захваченными магнитосферой Юпитера заряженными частицами оказалось как можно больше всего.

– Вот бы там искупаться! – вздыхает Лили. – Только представьте – нырнуть в такое море… – В окне-экране появляется ее аватарка, скользящая в купальнике на серебристого цвета серфинговой доске вниз по километрам вакуума.

– Смотри не подгори, – подкалывает кто-то – надо думать, Кэс; кожа аватарки Лили вдруг краснеет, словно жарящееся мясо; фигурка отчаянно размахивает ручками, будто предупреждая.

– И тебе того же желаю! И окну, в которое ты пролез.

Виртуальный вакуум за окном заполнила возня аватарок – по большей части таких, что были сделаны по образу и подобию человеческому. Они сошлись в потешной битве – так половина детей на борту сбрасывала подсознательный страх перед неизвестным. Ведь за пределами корабля-приюта таилась враждебная окружающая среда – тому порукой был поджаренный аватар Лили.