Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой [Т.1]

АА очень огорчили дневники: "По этому дневнику выходит, что я злая, глупая и тщеславная… Это, вероятно, так на самом деле и есть".

Эти слова АА заставили меня (на следующий день — я записываю все через день) внимательно прочесть дневник… И вот в чем я убедился… Дневник мой ведется совершенно по-дурацки. Действительно получается черт знает что!

Получается совершенно неверное представление об АА… АА — живая, добрая, чуткая, ума совершенно исключительного — никак в дневнике не чувствуется… Я думаю, это происходит вот отчего: я записываю далеко не все… Из каждого разговора я записываю фразу или несколько фраз, которые сильно запали в память, а все остальное, окружение этой фразы, в дневник не попадает… Отзывы о людях АА получаются резкими, злыми именно поэтому. АА н и к о г д а, н и р а з у не сказала ни об одном человеке дурно и зло. АА проникнута симпатией даже к самым неприятным ей людям, она глубоко объективна в своих суждениях. А те фразы, которыми пестрит дневник — это не есть ее отношение к данному человеку. Когда АА говорит о ком-нибудь — говорит, всегда глубоко понимая человека, умалчивая о его дурных сторонах, известных, может быть, ей; даже оправдывая его в тех поступках, которые часто не требуют оправдания… И если в таком разговоре по свойственной АА тонкости ума с способности к иронии ("озорство мое", "мое окаянство") попадается сатирическая фраза, то она способна вызвать в собеседнике веселый смех, как всякая остроумная шутка, но окружение этой фразы в общем ходе разговора совершенно обезвреживает такую фразу, делает ее абсолютно беззлобной и нисколько не претендующей на отражение действительного отношения АА к данному человеку…

А в дневник эта фраза попадает вырванной из целого, отрывистой и еще вдобавок грубой (потому что т о н к о с т и иронии, при моей плохой памяти и собственной неспособности в этом отношении, пропадают. А малейшее искажение, даже отсутствие особой "ахматовской" интонации, совершенно меняет впечатление, производимое этой фразой). Попадает же эта фраза в таком виде потому, что за отсутствием времени, за отсутствием возможности п р о д у м ы в а т ь то, что я записываю, я не окружаю ее тем, чем она была окружена в действительности. Гораздо труднее и требует гораздо больше времени характеристика собственными словами всего отношения АА к данному объекту разговора, и гораздо проще, легче и скорей записать просто запомнившуюся фразу без всяких комментариев… Я забываю, что при отсутствии фона, на котором она была произнесена, эта фраза лишена и тонкости, и иронии, и беззлобности, которыми она обладала в действительности. Получается совершенная бессмыслица; образ АА получается совершенно неверным. То же самое должен повторить о "тщеславии" АА. АА не тщеславна, н е носится с собой, н е говорит о себе, н е хвалит себя, осуждая других… Та ирония, которая есть у нее по отношению к другим, еще чаще бывает по отношению к себе самой. АА не любит, когда о ней говорят как об "Ахматовой", не выносит лести, подобострастия… Чувствует себя отвратительно, когда с ней кто-нибудь разговаривает как с мэтром, как со знаменитостью, робко и принужденно почтительно… Не любит, когда с ней говорят об ее стихах… В этом отношении в ней есть какая-то исключительная стыдливость, неловкость за себя… Пример — ну хотя бы история в антологией Голлербаха. Ей как-то стыдно было разговаривать о ней. Отсюда отзывы ее о Голлербахе, она иронизирует над ним, острит, шутит, посмеивается… А за этим — вот что: понимая желание Голлербаха сделать ей приятное, допуская даже его искренность в этом, сознавая, что Голлербах выдумал эту антологию потому, что хорошо относится к ней, она не может думать о нем дурно по этому поводу. Но у нее возникает вопрос: "Ну зачем это?" К чему это нужно? Самый факт существования этой антологии ей неприятен, как бывает неприятно надеть слишком дорогие бриллианты. Я думаю, это — ощущение европейца, попавшего в толпу дикарей, голых, которые пляшут вокруг, разглядывая невиданное платье.

Ей неприятно, когда ее выставляют напоказ — словно она зверь в клетке Зоологического сада. Приятно зверю или неприятно, что им восхищаются классные дамы перед толпой любопытствующих школьников?

Нет. Но скажут: а польщенное самолюбие, а сознание своей славы? О, АА далека от этого — это б ы л о, может быть, в первое время ее лит. деятельности, но теперь это ей так глубоко безразлично!.. АА слишком хорошо знает людей, знает цену их суждениям, все равно — плохим или хорошим. И в те годы, когда зарождалась литературная известность АА, и тогда, я думаю, не слишком много внимания обращала она на хвалы и уничижения — слишком тонок ее ум для этого и слишком много в нем критицизма…