Ад

— Михай, — прошелестела она, и я с облегчением отметил, что ее голос стал голосом обычной, немного испуганной девушки, — Михай, ты знаешь, где я была? Там, где все красно и раскалено до желтизны. Там, где вязко и жарко. Там, где на тебя давят все океаны и все материки этой планеты… Но… Но мне там было почему-то уютно, очень уютно. И спокойно… Словно я замерла на тысячелетия в теплом прозрачном янтаре, как древнее насекомое. И я была не одна. Нас было много. А потом мы все начали подниматься вверх, надеясь на что-то. Но вместо этих надежд нас ожидали враги и холодная смерть. И сейчас ждут, и сейчас, — вдруг затрясло ее. — Там!.. Там! На углу проспекта 50-летия Октябрьской Революции и проезда Гетмана Сагайдачного.

Такой точный адрес какого-то абсурда окончательно вывел нас из состояния оцепенения.

— Тьфу! — сплюнула Гречаник. — С ума здесь все посходили. Нет, сейчас я все-таки позову Григория Артемовича, пусть он с вами разберется.

И она, спотыкаясь о неподвижные тела людей, лежащих на полу, двинулась к выходу.

— Тамара… — слабо было выкрикнул Беловод, но сразу же замолчал и лишь растерянно махнул рукой.

А я смотрел на израненные тела, на окровавленные бинты, на грязные повязки, на опустошенные страданием глаза и, вслушиваясь в тихие стоны, вдруг осознал, что никто из людей, находящихся в палате, не вмешался в наш разговор. Не сделал ни единого замечания. Даже просто не попросил разговаривать потише. Словно мы существовали отдельно от них. Или они от нас. То есть весь мир распался на отдельные куски, даже краями не соприкасающиеся друг с другом. Это было жутко. И, просачиваясь сквозь эту жуть, я вспомнил, что понимание неестественного поведения людей приходит ко мне не впервые.

— Роман, — вывел меня из прострации глухой голос Беловода, — Роман, бери с собой аппарат и убегай отсюда. Найдешь Дмитрия, заберешь у него все, что нужно.

— Я с тобой! — схватила меня за руку Лялька.

— И я, и я, Михай, — бросилась ко мне с другой стороны и Лианна. — Я тебя одного не отпущу с этой… с этой… — она вдруг сникла.

— Вот, девчоночий гарнизон, — грустно улыбнулся в усы Беловод. — А ну, прекратить суету, гражданочки! Вы Роману только мешать будете.

— Я. Пойду. С. Романом, — чуть не по складам произнесла Лялька. И приговор этот был окончательным. Таким, который обжалованию не подлежит.

— Никто. Со. Мной. Не. Пойдет, — в тон ей ответил я. — И мне, кстати, тоже некуда идти, — недавние смутные подозрения забурлили во мне с новой силой. — Нельзя тут Вячеслава Архиповича одного оставлять. Опасно это.

— Роман, — терпеливо, словно к маленькому ребенку, обратился ко мне Беловод, — опасно рисковать жизнью других людей, если есть возможность спасти их. Быстрее, сынок, быстрее. Иди, — почти неслышно закончил он.

Проклиная свойство своего характера со вниманием относиться к чужим мнениям, свой проклятый, запущенный конформизм, я засунул собранный прибор в бумажный мешок и посмотрел на Лианну. Если Лялька еще и может как-то пригодиться, то эта…

— Лианна, девочка, — вытянул я из-за пояса нож, — держи. Если кто-то захочет обидеть Вячеслава Архиповича, защищай его. На тебя вся надежда. Я знаю, что ты не подведешь.

— У тебя что, крыша поехала? — дернулась было Лялька.

Но я разъяренно повернулся к ней:

— Ты своего благоверного хочешь найти или нет?

— Да идите уже, идите! — даже застонал Беловод, бессильно откидываясь на подушку.

Уже выходя из палаты, я обернулся. Профессор смотрел нам вслед печальными глазами, а к его кровати, сидя на полу, прислонилась Лианна. На ее коленях лежал портфель Алексиевского, который она крепко обнимала рукой со сжатым в хрупком кулачке ножом. Полный идиотизм…

Выскользнули из больницы мы с Лялькой быстро и спокойно. То ли Мельниченка не было, то ли Тамара еще не смогла разыскать его. Остановив на дороге «КамАЗ» с грузом какого-то железа, шустро залезли в кабину и только здесь переглянулись друг с другом, услышав усталый голос водителя:

— Куда вам, ребята?

Я еще колебался, лихорадочно нащупывая самую весомую логическую цепочку, связанную с местом пребывания Бабия, а Лялька уже говорила:

— Друг, подбрось до перекрестка 50-летия Революции и Сагайдачного.

Приучил ее все-таки Дмитрий к мистике с уважением относиться. Молодец!

Впрочем, моя ирония мгновенно улетучилась, и слово «молодец» приобрело совершенно иное звучание, когда, медленно проехав по недавно цветущей и вечно пятидесятилетней улице, мы еще издали увидели на указанном Лианной месте довольно большую толпу. В небе над ней легонько колыхались две тарелки. Я мысленно только руками развел: действительно, мистика!