Ад без жала (СИ)

Прочитав это, Бенедикт медленно пришел в себя и решил: Людвиг или умер в маразме, или сошел с ума уже в Преисподней. Так шутить - и ради чего? но под скрепкой был еще второй документ, его же рукою написанный.

Людвиг Коль доказывал с помощью богословских и философских доводов, языком то юридически точным, то причудливым, как у медиков - у него нет никаких оснований находиться в Аду. Книг ворованных он специально не покупал. Он хранил то, что скупил, вот и все. То же самое относится и к тому, что он якобы распространял колдовские, алхимические и враждебные Церкви источники. Ничего он не распространял - хранил у себя. Казенных денег зря не расходовал, тратил, наоборот, свои собственные. Ничего ни у кого не вымогал - ректор завещал ему книги и рукописи совершенно добровольно, ради сохранения. Вольнодумцев у себя доктор Коль не привечал, ибо при жизни был необщителен и непредсказуем.

Лишь в том, что касалось смерти его начальника, Г. Вегенера, доктор Коль не имеет никакой уверенности. Да, он покрывал пьянство Вегенера, и каждое утро тот мог восстановить уважение к себе: мол, он не все выпил, оставил кувшинчик пива на утро. Никто не знал, что это делал Людвиг Коль и никто не мог сказать Вегенеру в глаза, что тот давно уже пребывает в состоянии смертного греха. Да, Вегенер был беззаботен. Но он был безумен: пьянство сначала перекрывало дорогу бесовским голосам, но потом приманило всю их толпу. А он, Людвиг Коль, никому не позволял это разглядеть. Но: Вегенер был одержим, он каялся в несовершенных грехах, впадая в гордыню, и мог ради прощения оговорить кого угодно. При жизни обоих Людвиг Коль скрывал от своего начальника все эти опасности для его души и потворствовал ему, это и тогда мучило его. Теперь же он не видит, как внешние мучения Ада связаны с состоянием его, Людвига Коля, души. Ему достаточно и той вины, которую теперь, возможно, уже не искупить. Он и так пребывает в состоянии уныния, а это есть смертный грех. В своей гордыне он взвалил на себя смертные грехи Вегенера, подозревая, что тот слишком слаб - отнял у него даже надежду на истинное покаяние. Такой грех упорнее адских мучений. Кроме того, он раскаивается - не оптом и на всякий случай, как бывший его начальник, а пересматривая каждое свое действие. Это, по мнению таких-то богословов, прямое показание для того, чтобы оказаться в Чистилище. Со смирением, Людвиг Коль.

Бенедикт обратился в соляной столп и стал прозрачным. А Ириней все шуршит мягким пером, думает что-то о вызволении адских душ. Гордые гностики хотели бы освободиться сами, не Божьим произволом. Он, Ириней, им такого не позволит - так служить ему в Аду, служить Преисподней, пока... Поздно. Не нужен Бенедикту Ириней - ему самому не нужен, но канцелярии очень даже пригодится.

Столоначальник оживал потихоньку. Безумие - Людвиг сам написал и сам передал прошение. Он говорит о совести, о покаянии, о вине и о смертных грехах. Он сознательно не соблюдает правил. Это дерзость - обычно люди подчиняются правилам автоматически, даже не понимая того, чему подчинились - и что находятся под их властью. Так ошеломляет Ананке.

Второе - это настоящий скандал. Людвиг знает наверняка, за что он здесь. Прочие овцы об этом не думают - дескать, Господу было виднее, в чем они грешны. Да и я, Бенедикт, барон с Кучи Грошей, знаю, почему здесь я. Я очень глупо запродал душу и, наверное, могу ее украсть отсюда.

Третье - Людвиг посмел опровергнуть обвинения, сам себе выбирал вину. Такое безумие не угодно не только Аду, но и Церкви. В этом я, мол, каюсь, а в том - не считаю нужным! И, главное, зацепки, зацепки находит! Нет никакого маразма, нет сумасшествия! Кстати, и для себя зацепки я вижу, пусть ненадежные - но с чего ты взял, что опора должна быть прочной?

Так прошло еще сколько-то мелких событий - то, что здесь заменяет время. Потом постучали, был получен ответ, и Людвиг вошел и поклонился. Вид он сделал непроницаемый: непонятно, узнал он Бенедикта или не узнал. При жизни старый Людвиг Коль походил на переспелую и подгнившую грушу: словно бы штаны набиты ватой спереди и сзади, а головка на тоненькой шейке клонится в сторону, чаще на правое плечо. Ступни он ставил тоже презабавно, носками внутрь, и из-за болей в позвоночнике сильно ворочал тазом при ходьбе. По лестницам он не всходил, а вползал, цепляясь за перила. Был у него еще один атрибут, не очень заметный. То ли молочно-голубоватые глазки, то ли пух на лысине, то ли еще что-то - но казалось, что старика сопровождает странный свет, бледный и слепящий, смягчающий грани, стирающий цвета. Потому-то казался Людвиг недоступным и слишком странным. Сейчас он смотрелся в точности так же.

Неловко. И начинать следует Бенедикту.

Из кресла он вылез, распрямился, как будто бы делал что непотребное, и, склонившись, написал на обоих документах какие-то расплывчатые резолюции. Передал Иринею; тот, не глядя, принял. Неловкость превратилась в странную оторопь. При жизни Людвиг Коль не влиял на него так, не обездвиживал.