Ад в тихой обители

— Тут надо учесть три основных момента, — решительно сказал Брум. Пауэрскорту вдруг вспомнились гневные речи приятеля, тоже писавшего диплом по истории, только у другого руководителя. — Кстати, почему «три»? Чертовы галлы приучили к обязательной троичности. Какую статью ни возьмешь, первым делом требуют учесть «три основных момента». Отчего же не два, не пять, не семь? В конце концов, не один-единственный? Нет, вечно только три!

Итак, тысяча пятьсот шестьдесят третий год, — успокоившись, продолжал историк, — так называемый «Святой марш». Массовое восстание на севере Англии против политики короля, вернее, советников монарха. Оснований для бунта было много: обычное недовольство налогами, личные обиды, но главное, конечно, — оскорбление религиозных чувств. Отвергались и уже проведенные реформы, и те, что были запланированы, включая упразднение монастырей. Не желали эти мятежники воцарения протестантской догмы, стояли за католическую Англию. Характерна символика. Шли повстанцы под знаменем с эмблемой «пяти ран Христовых»: в центре полотнища — кровоточащее сердце над чашей, а вокруг, по углам — пронзенные ладони и ступни распятого на кресте Иисуса.

— И что случилось с восставшими?

— Доверились королевскому слову, — хмыкнул Брум. — Не соверши они столь роковой ошибки, вполне могли дойти до Лондона и сбросить Тюдоров с трона. Но их коварно похватали поодиночке. Вожаков казнили.

— Как? — быстро спросил Пауэрскорт.

— Большинству отрубили головы, которые в назидание были выставлены на площадях тех городов, где проходил мятежный марш. Пытавшихся возражать против казней постигла та же участь.

Патрик Батлер безмолвно взирал на руины капеллы Пресвятой Девы среди прочих руин аббатства Гластонбери. Ни одно из лежавших по карманам предложений руки и сердца не соответствовало атмосфере. В голове витала лишь одна фраза, превосходный заголовок, точно выражавший его состояние, — «Редактор потерял дар речи».

Энн Герберт пыталась найти какое-то отличие обломков капеллы Пресвятой Девы от соседних поросших травой развалин, но безуспешно. Оставалось лишь надеяться, что сыновья под присмотром бабушки ведут себя прилично.

— Говорят, в этих местах жили король Артур и его рыцари, — сумел наконец выдавить из себя Патрик. — Ходили вызволять королеву Джиневру, заточенную врагами в башне на вершине скалы.

Энн захотелось представить Патрика рыцарем Круглого стола, сэром Галахадом или же сэром Ланселотом. Не получалось. Составляющим часослов монахом или переписчиком Евангелия, оставляющим на полях собственные вольные замечания, — пожалуй, но скачущим верхом героем доблестных ратных поединков — никак.

— Хотела бы ты жить в те времена, Энн? Прекрасный рыцарь подвигами добивался бы твоей благосклонности?

— Наверно, я была бы «леди из Шалотта», доплывшей наконец до волшебного рыцарского замка вон у того прогнившего сарая[40], — вздохнула Энн, думая про себя, что рыцарь из поэмы Теннисона уже давно бы, преклонив колено и подняв забрало, попросил бы ее стать его супругой.

— А мне там вряд ли бы понравилось, — сказал сугубо штатский Патрик. — Вряд ли там весело жилось жалким писцам. Знаешь, — придумал он еще одну отсрочку, — а не сходить ли нам в гостиницу перекусить перед походом на скалу?

Джарвис Брум вновь уселся за письменный стол.

— Странно, лорд Пауэрскорт, что большинство историков до сих пор не усматривают связи между свирепостью репрессий, обрушившихся на участников «Святого марша» в тысяча пятьсот тридцать шестом, и относительно мирно прошедшей через пару-тройку лет ликвидацией монастырей. Читаешь пухлые труды, и ни намека на безусловную логическую связь этих процессов. Тебе радостно сообщают, что спокойствие населения при разгоне обителей доказывает неприязнь народа к алчным и вконец развратившимся монахам. И как-то совершенно упускается, что народ попросту притих от ужаса, что защищать аббатство значило добровольно положить на плаху собственную голову. У всех этих глядящих в глубь веков специалистов явная нехватка воображения. Вот это я и намерен восполнить в своих работах.

Сообщество историков, как понял Пауэрскорт, не отличается единством и братской любовью.

— Но были же наверняка протестовавшие в самих обителях? Что стало с ними?

— Увы, — сказал Брум, — их всех казнили. Нам теперь трудно выяснить количество сопротивлявшихся, поскольку письменных свидетельств почти нет. Кое-кто из непокоренных монахов северных аббатств пытался укрыться на юге, в тамошних монастырях. Всех истребили.

Пока Энн с Патриком сидели в гостинице «Георг и пилигримы» за скромным ланчем, погода была прекрасная, но стоило им двинуться на скалы, поднялся ветер. Окружавшие городок скалистые вершины вздымались на три с половиной сотни футов.

— Нас, младших школьников, возил сюда учитель истории, — рассказывал Патрик, взбираясь по ведущей на скалу тропинке. — Когда-то здесь вместо полей сверкала водная гладь — Авилонское озеро кельтских легенд. Мы заранее выучили наизусть отрывки из «Королевских идиллий»[41], чтобы декламировать их на вершине.