Ада Даллас

Потом я, по-видимому, опять уснул, а когда очнулся, в комнате было темно, белели только простыни на постели. Снизу доносился приглушенный гул уличного движения, приглушенный, потому что я проснулся где-то между полночью и рассветом. Черное небо за окном было усеяно, как и до моего прибытия в больницу, и до моего появления на свет божий, белыми точками звезд, удаленных от нас на миллионы световых лет. Нет, они были не такими, как прежде. Они менялись ежедневно, ежечасно, ежесекундно, и эти изменения аккуратно фиксировались в астрономических таблицах. При наличии таких таблиц, если умеешь ими пользоваться, можно, ориентируясь по звездам, управлять судном или самолетом.

Не знаю почему, но я вдруг вспомнил, что бедняга Томми Даллас побывал в больнице тоже с помощью Ады. Хотя я-то, пожалуй, оказался здесь не в результате прямого ее участия, а скорее по инициативе Янси. Возможно, Ада об этом ничего и не знала. Однако разве она и Янси не были чем-то единым? Значит, и она виновата.

Кстати, мы с ней тоже кое в чем были едины.

Небо светлело, но так медленно, что мне казалось, будто я смотрю замедленный фильм, на одной десятой скорости. Я мог бы ускорить движение, чувствовал я, или, наоборот, остановить пленку, мог бы перекрутить ее, куда хочу, вперед или назад.

Но я не стал ускорять или замедлять свой фильм. Я предоставил ему возможность идти, как он хотел, и небо совсем побледнело, а звезды исчезли прежде, чем меня сморил сон.

На третий день, когда уже после двенадцати я лежал, погруженный в залитое солнцем бездумье, на пороге палаты появилась сиделка и сообщила, что ко мне пришла миссис Киснерос.

— Пригласите ее, — сказал я и почувствовал, что сердце у меня встрепенулось, как у рыбака при виде рыбы на крючке.

Сиделка в белой шапочке на голове вышла, и сразу же в узком дверном проеме выросла фигура женщины в темном вязаном платье, с черными волосами, ниспадавшими на плечи, в темных очках и на высоких каблуках. Конечно, это была Ада Даллас.

Она прикрыла дверь, не отрывая от нее руки, и остановилась, не сводя с меня взгляда. Ее темные очки мешали мне видеть, что выражал этот взгляд.

— Привет, Стив! — прошептала наконец она.

— Здравствуй!

Она все еще не двигалась, словно примерзнув к месту.

— Должна ли я объяснять тебе? — по-прежнему шепотом спросила она, и я увидел, как на белой шее у нее начала пульсировать синяя жилка.

— Нет. Не должна.

— Я убью его! Я…

— Ты не сделаешь этого.

— Я проучу его!

— И этого ты не сделаешь. Ни убить, ни проучить, ни просто остановить его ты не в состоянии. И в следующий раз он подыщет другого исполнителя.

— Следующего раза вообще не будет. — Лицо Ады под черным париком казалось мертвенно-бледным.

— Не будет? Ты же знаешь, что будет.

— Клянусь, я собственными руками задушу того, кто тронет тебя хоть пальцем.

— Что ты, собственно, волнуешься? В конце концов, кто я такой? Это может произойти с каждым.

— Как тебе сказать? — Ада устало вздохнула, и я увидел, как поднялась и опустилась прикрытая черным платьем грудь. — В сущности, то, что творится у нас, происходит повсюду. Есть те, кто управляет, и те, кем управляют. За исключением…

— За исключением Янси, танков, маленького бакалейщика?

— Хватит терзать меня, Стив… Так вот, везде одно и то же, разница только в масштабах.

— Да, но масштабы тоже имеют значение.

— Я постараюсь…

— Теперь ты ничего не сделаешь, как ни старайся, — резко оборвал я.

Она молчала. Ее судорожное дыхание наполнило комнату.

— И все же попытаюсь. Но я пришла сюда не затем, чтобы ссориться. Я пришла узнать, как ты… чем я могу тебе помочь.

Ада подошла к койке, села, сняла очки и положила мне на лоб мягкую прохладную руку. Я закрыл глаза и погрузился в блаженное оцепенение, наслаждаясь теплом ее присутствия, ароматом ее духов, ее ласковым прикосновением.

Мы не шевелились и не произносили ни слова.

* * *

На следующей неделе после того, как я вышел из больницы, руководство телевизионной станции вручило мне револьвер и разрешение на него. По правде говоря, я не собирался пускать оружие в ход, но сама эта история послужила хорошей рекламой. Как только она получила огласку, число зрителей, которые регулярно смотрели мою программу, резко увеличилось.

Выступая по телевидению впервые после болезни, я ощущал непривычную тяжесть в заднем кармане брюк и какую-то неловкость и сумел побороть ее лишь перед самым концом передачи.

— Сам по себе тот факт, что головорезы избили комментатора телевидения, еще не важен, — говорил я в заключение. — Важно другое, а именно: оказывается, у нас могут изуродовать всякого, кто осмелится критиковать администрацию штата.

Дело идет к установлению диктатуры. Мы значительно ближе к ней, чем Германия в 1933 году. Итоги выборов у нас фальсифицируются в угоду покупателям-заказчикам; избирателей терроризируют и вынуждают голосовать по подсказке; отдельные личности, пользующиеся благосклонностью администрации штата, буквально распухают от прибылей. Движение, которое началось как крестовый поход против коррупции, само превратилось в циничную и продажную силу.