Ада Даллас

У подножия огромного дерева с черным стволом я увидел покрытую зеленой травой прогалину. Над прогалиной нависал толстенный сук от этого дерева.

Я затормозил и съехал с дороги, почувствовав, как осела под тяжестью машины мягкая почва. Я повернул ключ в зажигании, и машина, вздохнув, замерла.

Между вершинами деревьев проглядывал, склоняясь к западу, большой оранжевый шар солнца. Но на тенистой полянке было прохладно и тихо. Лишь с деревьев доносился веселый гомон соек да похожий на шепот напуганных женщин шелест листьев, хотя стояло полное безветрие.

— Ну и дорога! — заметил я, не зная, что сказать.

— Это старая охотничья тропа. Теперь по ней никто не ездит.

— Еще бы, — рассмеялся я. В тишине смех прозвучал как-то нелепо и гулко.

— Мы здесь одни, — сказала она.

— Да. — Я чувствовал себя отлично, я рос, как растут, одержав победу.

Да, мы были одни. Одни в целом мире. Я выглянул из окна и, чуть повернув голову, посмотрел на большой черный сук, нависающий прямо над нами, как крестовина или перекладина. Меня пробрала дрожь. В тени было прохладно. Хорошо бы полянку обогрело солнце.

Итак, она в моей власти. Долго же мне пришлось ждать. А я-то думал, что тогда в коридоре все испортил. Вот еще одно доказательство тому, что я узнал много лет назад: когда делаешь ход, то приводишь в движение такие силы, о каких и не подозреваешь. И может произойти все что угодно. Здесь нечего рассуждать. Здесь идет игра, и если с первого захода не получается, делай второй. А там, глядишь, и повезет.

Я протянул руку, чтобы обнять ее, но она отодвинулась. Потом повернулась ко мне и улыбнулась. Мне стало тревожно.

— Я давно нравлюсь вам, полковник?

— Очень давно.

— Полковник, может, ваш день и пришел.

Она придвигалась все ближе и ближе, взгляд ее буравил мне лицо, а на губах играла недобрая улыбка. Я слышал ее дыхание, слышал биение собственного сердца, и в мозгу у меня стучало: «Сейчас!» Атака бомбардировщика.

Перед тем как соприкоснулись наши губы, она на мгновенье словно споткнулась, а потом прильнула ко мне.

Она целовала меня, а я, сидя в машине в этом месте, где царила мертвая тишина, если не считать гомона соек, шепота листьев и биения моего сердца, думал о том, что такое происходит впервые в моей жизни.

Но когда я попытался прикоснуться к ней, она оттолкнула мои руки и выпрямилась. Глядя прямо мне в глаза, она проговорила:

— Я сказала, может, ваш день и пришел. Но это зависит от вас.

— От меня?

Она не ответила, снова прильнув ко мне, и я способен был только думать: «Сейчас!»

Мы довольно долго пробыли там, на поляне, под покровом черного сука. Я ласкал ее, сколько было дозволено, с каждым разом все больше и больше, но ни разу так, как мне бы хотелось.

— Я вам нравлюсь?

— Я уже два года влюблен в вас.

— Неправда. Никто ни в кого не влюблен. Вы хотите меня, но это не любовь.

Вместо ответа я еще раз поцеловал ее.

Ее дыханье коснулось моего уха, и внутри у меня что-то так сжалось, что я чуть не задохнулся.

— Ты хочешь меня, — повторила она. — И может, получишь. Сегодня.

Будь проклято это «может»! Но я ничего не сказал.

— Ты хочешь меня? — прошептала она.

— Ты сама знаешь.

— Очень? Сильно?

В эту секунду я ненавидел ее. После всего дозволенного, после того, куда мы зашли, она превосходно владела собой. Она, казалось, старалась подцепить меня на крючок, что-то выманить у меня. Мне хотелось ударить ее.

— Что ты способен сделать ради меня? — спросила она.

— Все что угодно, — ответил я, ненавидя ее.

— Это слишком широкое понятие.

— Именно это я и готов совершить.

— Правда?

— Попробуй.

— Хорошо. — Она говорила совсем тихо, и голос ее словно существовал сам по себе, не имея с ней ничего общего. — Попробую.

Я ждал. Прошло три или четыре секунды, но они показались мне вечностью. Затем чужим, незнакомым голосом она сказала:

— Меня шантажирует одна женщина.

Я молчал, ждал, что она скажет еще. Но продолжения не последовало.

— И это все? — Я почувствовал облегчение, проблемы не существовало. — Я ее арестую в один момент, она и не сообразит, в чем дело.

— Я не хочу, чтобы она попала в тюрьму.

— Почему? — Облегчение исчезло. Я снова испытывал злость. Если она еще будет тянуть, я просто возьму ее силой.

— Потому что она будет болтать.

— Не будет. Я лишу ее этой возможности.

— Нет, будет. То, что она может сказать, так или иначе обнаружится, а я именно этого не хочу.

— А какая тебе разница, если это неправда?

— Ты что, дурак? — В ее голосе появилась резкая нота. — Разумеется, это правда. Поэтому-то я ее и боюсь.

— А что ей известно про тебя?

— Чтобы помочь мне, совсем необязательно это знать.

— Что же, по-твоему, я должен сделать?

Я спросил это автоматически, испытывая лишь волнение и ни о чем не думая, как вдруг понял. Заряд попал в точку. Я почувствовал реакцию. Так реагирует преступник, когда судья читает слова: «…приговаривается к смертной казни». Теперь я знал, что испытывает подсудимый, стоя перед судьей в черной мантии.

Должно быть, на моем лице отразились все эти переживания. Она чуть приметно улыбнулась.