Ада Даллас

— Вот так, — подытожила Ада. — А теперь я хочу взглянуть на подписи, прежде чем ты сожжешь бумаги… Пожалуй, я сама займусь этим. — Она рассмеялась. — Займусь с превеликим удовольствием.

— Понимаю, крошка. Отлично понимаю.

Ада заподозрила неладное и пристально посмотрела на меня.

— Ну так в чем же дело? — Она насторожилась. — Что ты тянешь? Дай бумаги.

Я не тронулся с места. Лишь ухмыльнулся.

Ада не сводила с меня глаз и чем-то напоминала сжатую пружину, готовую с силой расправиться при малейшем прикосновении.

— Давай бумаги, — ровным голосом тихо проговорила она.

— Потерпи немного.

— Что значит «потерпи»? Я сказала: сейчас же покажи бумаги!

— Может, покажу, а может — нет.

Именно после этих слов и сработала пружина. Вне себя от ярости Ада подскочила ко мне и, тщательно выговаривая разящие, как пули, слова, бросила:

— Что ты задумал, черт бы тебя побрал?

— О, не годится так разговаривать со старым приятелем, моя крошка!

— Сукин ты сын! Отдай мне бумаги сейчас же, слышишь?

— Слышу, моя крошка!

— Не смей называть меня крошкой! Ты что, хочешь, чтобы я позвала Сильвестра?

— Послушай, крошка, в твоих ли интересах, чтобы Сильвестр узнал кое о чем?

Ада не спускала с меня глаз, и мне показалось, будто я заглядываю в неплотно прикрытую дверцу раскаленной печи.

— Тебе и в самом деле нужны эти бумаги?

Она промолчала.

— Тебе так хочется их видеть, что ты готова попросить меня хорошенько?

Ада продолжала молчать. Дверца печи теперь была широко распахнута, и я видел бушующее пламя.

— Вот если ты попросишь меня хорошенечко…

И снова молчание.

— Если они тебе действительно нужны…

Что-то произошло с лицом Ады. Она наконец поняла, на что ей придется пойти, чтобы заполучить бумаги. Раньше она этого не знала и была абсолютно уверена, что у меня не хватит наглости сделать то, что я хотел. Лишь в это мгновенье ее осенило, что у меня хватит наглости; она поняла, чего я добиваюсь.

— Ты же не хочешь, моя крошка, чтобы петиция и все подписи к ней поступили по назначению и были официально зарегистрированы, не правда ли?

Плечи Ады вздрагивали, но не от рыданий.

— Я могу стереть тебя в порошок, — вяло заметила она.

Мы оба понимали, что это всего лишь пустой звук, что ей все равно придется капитулировать; она заранее знала мой ответ, а ответил я вот что:

— Ты только повредишь себе, моя крошка, вот и все.

Мы выжидающе молчали. Я слышал, как у меня колотится сердце. Наконец-то до нее дошло, что она в моих руках.

Ада сидела с застывшим лицом.

Я продолжал молчать. Больше мне ничего не надо было говорить.

Во мне все кипело, как и в тот момент, когда я понял, что придется стукнуть Ленуара, как в ту минуту, когда я почувствовал, что не могу не выстрелить в полицейского. Я был хозяином положения, мог делать, что хотел. Все, что угодно.

Первой прервала молчание Ада.

— Ну хорошо, — еле слышно проговорила она, — будь любезен, передай мне петицию.

— Плохо просишь. Побольше нежности!

Ада промолчала.

— Попроси-ка снова. Да поласковей.

Она повторила просьбу.

— И опять слишком сухо. Скажи так: «Любимый, дай, пожалуйста, документы!»

Ада дважды тяжело вздохнула, нервно передернула плечами. Потом, не глядя на меня, произнесла:

— Любимый, дай, пожалуйста, документы!

— А теперь скажи: «Я буду паинькой, буду всегда и во всем слушаться тебя».

— Я… я буду паинькой…

— Договаривай.

— …буду всегда и во всем слушаться тебя.

Я понимал, что Аде сейчас безумно хочется задушить меня, и мысль об этом доставляла мне удовольствие.

— Теперь получается лучше. Но я все еще не уверен, что тебе действительно так уж хочется заполучить эти документы.

Ада бросилась на меня, выкрикивая что-то нечленораздельное, норовя вцепиться мне в лицо. Я успел схватить ее за руки. Она извивалась, пытаясь вырваться, шипела и визжала, потом плюнула мне в лицо и сразу обмякла.

— Знаешь, крошка, так ты никогда ничего не получишь.

Ада не сомневалась, что я настою на своем. Я же не сомневался, что она расхохочется мне в лицо, если я проявлю слабость.

— А теперь приласкай меня, — продолжал я. — Ну хоть чуточку!

— Роберт! — Ада старалась придать своему голосу как можно больше мягкости, но это плохо ей удавалось. — Ну, что тебе еще нужно? Не вынуждай меня делать то, что сверх моих сил. Неужели тебе не жаль меня?

— Жаль-то жаль, дорогая. Но я хочу, чтобы ты была чуточку поласковее.

— Так вот в чем дело? А я-то не догадалась сразу.

Я ухмыльнулся.

— Вот если бы ты попросила меня как следует.

Она поняла, что все бесполезно. И попросила.

— Если бы попросила на коленях.

Она встала на колени. Я готов был танцевать, так хорошо я чувствовал себя в эту минуту.

— Теперь проси.

Не поднимаясь с колен, Ада принялась упрашивать меня, с трудом выговаривая слова. Рыдания и злоба душили ее.

…Еще утром, едва проснувшись, я уже знал, что мне предстоит замечательный день.

* * *

И все же петицию и списки с подписями под ней я оставил у себя. Сильвестр и не заикнулся о них. Ада, очевидно, сказала ему, что сожгла бумаги.

Томми Даллас