Адам Бид

– Я уж думала, что она набрала себе в голову вздор какой-то. Я видела, что она целый день все ходила надувши губы и не открывая рта. А все оттого, что вот завела знакомство с этими слугами на Лесной Даче. Дураки мы были, что пускали ее к ним. Она думает, что будет жить там гораздо лучше, чем с своими родными, которые приняли ее, когда она была не больше Марти, да вырастили. Ведь она думает, что все занятие горничной состоит в том, чтоб носить платья лучше тех, в которых она родилась; будьте уверены, что она так думает. Ведь она с самого утра и до поздней ночи думает только о том, какую бы тряпку накутать на себя; и я спрашиваю ее часто, не хочет ли она стоять чучелом на поле, потому что тогда она вся будет состоять из тряпок снаружи и внутри. Никогда не дам я своего согласия на то, чтоб она пошла в горничные, до тех пор, пока у нее будут добрые друзья, которые будут заботиться о ней, пока она не выйдет замуж за кого-нибудь получше тех лакеев, которые ни то ни се, ни простолюдины, ни джентльмены, а все-таки хотят жить жирно, и которые в состоянии спрятать руки под полы своих сюртуков да заставить, чтоб жены их работали для них.

– Ну, конечно, – сказал мистер Пойзер, – мы должны найти ей другого мужа, не такого, как этот народ, да и есть у нас под рукой человек получше. Ну, перестань же плакать, дурочка, ступай-ка спать. Я найду для тебя что-нибудь получше места горничной. А это ты уж лучше выкинь из головы.

Когда Хетти ушла наверх, он сказал:

– Я никак понять не могу с чего это она взяла уйти от нас. Я думал, что она расположена к Адаму Биду; по крайней мере, в последнее время мне казалось, что ей нравилось его ухаживание.

– А кто ее знает, что ей нравится, ничто не производит на нее влияния, словно она высохшая горошина. Я уверена, что даже эта девушка, Молли, даром что она так бесит нас, я уверена, что даже она побольше Хетти призадумалась бы, если б захотела оставить нас и детей, несмотря на то что она у нас всего-то год вот будет в Михайлов день. Но она забрала себе в голову эту мысль, чтоб сделаться горничной, оттого что часто бывала между теми слугами. И как мы не догадались, к чему это может повести, когда позволили ей ходить учиться тонкой работе? Но конец этому будет у меня очень скоро.

– Тебе жаль было бы расстаться с нею, если б только это не было к ее же добру, – сказал мистер Пойзер. – Она тебе полезна при работе.

– Жаль? Конечно. Я привязана к ней больше, чем она заслуживает, эта бесчувственная девчонка; а она еще хочет оставить нас таким образом! Не могла же я иметь ее при себе эти семь лет, делать для нее все и учить всему, чему можно, без того, чтоб не привязаться к ней. А я-то вот ткала полотно и все это время думала только о том, чтоб сделать для нее постельное и столовое белье, когда она выйдет замуж; думала, что она останется жить в одном с нами приходе и всегда будет у нас на глазах… Дура я этакая, что заботилась о ней хоть в чем-нибудь, когда она нисколько не лучше вишни с твердою косточкою.

– Нет, нет, ты не должна уж слишком горячиться из-за пустяков, – сказал мистер Пойзер, ласкательно. – Она привязана к нам – за это я могу поручиться. Но она молода и забирает себе в голову вещи, которые не может и объяснить-то как следует. Ведь молодая лошаденка часто сама себе не может дать отчета, отчего ей так хочется бегать.

Ответы ее дяди, однако ж, произвели еще другое действие на Хетти, кроме того, что привели ее в отчаяние и заставили плакать. Она очень хорошо знала, кого он имел в своих мыслях, намекая на свадьбу и на положительного, степенного мужа, и когда она снова пришла в спальню, то возможность выйти замуж за Адама представилась ей в новом свете. В сердце, где не действуют сильные привязанности, где не существует чувства высшей справедливости, к которому могло бы оно обратиться в своих волнениях, чтоб получить силу переносить все спокойно, в таком сердце одним из первых результатов горя бывает неопределенное, отчаянное побуждение к какому-нибудь поступку, который мог бы изменить настоящее положение. Мечта бедной Хетти о последствиях, всегда бывшая только узким фантастическим исчислением ее собственных вероятных удовольствий и страданий, была теперь совершенно вытеснена отчаянным раздражением под влиянием настоящего страдания. Она готова была решиться на один из тех судорожных, безосновательных поступков, которые несчастных мужчин и женщин из временного горя повергают в целую жизнь мучений.

Отчего же бы ей и не выйти за Адама? Теперь ей все равно, что бы она ни делала, лишь бы это произвело в ее жизни какую-нибудь перемену. Она была уверена в глубине души своей, что он все еще желает жениться на ней, а какая-нибудь другая мысль о счастье Адама, в этом отношении, еще никогда не приходила ей в голову.