Адам и Ева

Работа кипела. Сами мы уже не справлялись со сбором урожая. Нам помогали горожане. Школьников и пенсионеров к нам приехало достаточно. Вишни и пальметты были низкими, обирать их не представляло особого труда, и любой мог заработать — платили у нас с выработки. Нижние ветки яблонь склонялись чуть не до земли, так что можно было собирать их сидя — сиди и срывай чудо-яблоки. Плодов было столько, что машины закупочного пункта не успевали их перевозить. Груды яблок лежали на соломе возле переполненного склада, под открытым небом, покрывались росой, воздух был напоен их дурманящим ароматом, и мы уже готовились к ежегодным торжествам в честь завершения уборки. Праздник нынче обещал быть на славу. Все мы заранее радовались ему…

Стоя перед распахнутыми воротами склада, я вел переговоры с закупщиками и вдруг увидел Еву. Она шла к нам, напоминая прекрасную, налитую сладким соком, тяжелую виноградную гроздь (виноград уже тоже дозревал). Двигаться ей было тяжеленько, но усидеть дома она не могла. Движение и воздух были ей необходимы. Она поспевала всюду: то ее видели среди сборщиков, то подле весов, где она записывала, кто сколько чего собрал, а то присматривала за грузчиками, которые укладывали ящики на машины. Я прогонял ее с тех работ, которые могли быть опасны в ее положении, но она не слушалась. И еще подсмеивалась надо мной.

Она была почти уже рядом с нами, как вдруг у кучи влажных от росы красных «Спартанцев» наступила на закатившееся в траву яблоко, поскользнулась и осела наземь. Я подскочил к ней, но она уже поднялась.

— Ева! — Я с нетерпением жцал, что она ответит.

Она смущенно улыбнулась.

— Вот видишь, все в порядке. Клуша, и только. Валюсь на ровном месте, — виновато, но с облегчением проговорила она.

Я хотел отвести ее домой отдохнуть, но Ева отказалась.

— Не думай, что я так легко позволю отогнать себя от тех лакомств, что готовятся здесь к вечернему пиру, — сопротивлялась она. — Вот посижу немножко, отдышусь. Устала чуток. Да ведь таков наш женский удел. — Ева улыбнулась, но теперь уже своей милой широкой улыбкой. У меня отлегло от сердца.

— Могло быть хуже. Это тебе урок!

Сев на перевернутый ящик, она подставила лицо солнышку и прикрыла веки.

— Очень люблю солнце. Люблю, когда оно греет.

— Ну вот и наслаждайся. Сиди и отдыхай.

— Времени у меня мало осталось, — проговорила она, обращаясь к солнцу. — К вечеру нужно еще много чего приготовить.

Немного погодя Ева поднялась, и около шести они вместе с Боженкой Шамаловой пригласили нас на торжество.

За складскими помещениями, в защищенном от ветра месте, было приготовлено королевское угощение. На ящиках, накрытых полиэтиленовыми скатертями, соблазнительно красовался на тарелках сыр, изукрашенный полосками красного перца; ветчина, нарезанная ломтями и обложенная огурчиками; теснились караваи хлеба, зельц, помидоры, лук свежий и маринованный, блюда с отборными фруктами. (Последнее — скорее для пущей яркости стола. Как-никак плоды наших трудов, наша гордость!) И рядом с батареями белого и красного роудницкого — ящик пива. Чуть поодаль над очагом жарился барашек, основательно начиненный чесноком.

Запахи мяса и дыма только-только успели перемешаться с ароматом яблок, уложенных вокруг склада, а гости были уже тут как тут. Во главе с директором Гавелкой и виноделом Боушей. (Этот себя не посрамит — знает свое дело. Его красное было превосходно. Выдержки того года, когда от обилия солнца все превращалось в нектар. Разлитое по бутылкам, оно напоминало целительную кровь для переливания.)

Само собой, наши пришли все. Некоторые новички сперва смущались, они еще мало были знакомы с директором, но, отведав вина и кушаний, осмелели. Гонзик хотел было помочь Шамалу вращать вертел, тем самым покусившись на исконную его привилегию.

— Не суйся, куда не след. Поспешишь — людей насмешишь! — охладил Шамал его пыл.

Это присловье никак не относилось к тем, кому предстояло запить обильное угощение добрым глотком вина. Тут гости были еще не на высоте, словно руки их и уста сковывала робость. Директор, похоже, их все-таки стеснял. А тот словно бы к чему-то готовился. И действительно, с бокалом в руке Гавелка пробрался в самую гущу толпы, обступившей столы с тарелками и салатницами.

Мы застыли… Сейчас закатит речь! К счастью, Гавелку осенило свыше, а вероятнее всего — бросились в глаза оторопь и испуг на лицах собравшихся.

В нескольких словах поблагодарил он всех нас за труд и тут же поднял бокал для тоста.

— Вот это по-моему! — воскликнул Шамал. — Черт побери, сразу полегчало. А то бывает — море слов, а закуски кот наплакал. Очень приятно, что у нас все наоборот. И барашек уже изжарился!

Все окружили костер, над которым в прозрачном дымке от перегоревших поленьев поджаривался барашек; с его золотистой, хрустящей (видно с первого взгляда!), лопнувшей от огня корочки медленно капал жир. От густого соблазнительного запаха весельем взыграли сердца, шипенье капелек жира в опадавших уже языках пламени звучало как музыка. Все буквально теряли последнее терпение.