Адам и Ева

Шамал, облепленный гостями, как леток пчелами (по причине совсем противоположной), попытался было разделить барана на порции, но скоро бросил эту затею. И мы один за другим, группами и поодиночке, сами отрезали или отрывали себе куски баранины и, разжившись добычей, рассаживались, где кому вздумается.

Вот теперь у всех стало спокойно на душе. В густеющих сумерках наш стан вокруг очага казался уютным, давно обжитым, и это было несказанно приятно. Впечатление незабываемое!

Временами слышалось лишь чмоканье да позвяки-ванье рюмок. Кое-кто обгладывал мясо прямо с кости и всей пятерней, этим прибором королей, отправлял вслед закуску, запивая еду вином или пивом — в зависимости от того, кому что приходилось «по резьбе». Настроение быстро повышалось. Мы пировали в своем гнезде, птенец возле птенца, согревая желудок обильной пищей, прополаскивая глотку напитками и услаждая душу — само собой! — восхвалением собственных заслуг…

Все мы были уже на взводе, как вдруг откуда ни возьмись — Олдржих. Он явился приветствовать нас от имени и по поручению отдела сельского хозяйства районного национального комитета!

То-то поднялась суматоха! Я видел, как встает Шамал, держа в руках кость, которую не успел обглодать. В голове у него, видать, уже зашумело. (Он не забывал отхлебывать из бутыли, пока вертел над костром барана, дабы жару внешнего огня соответствовало тепло, согревающее нутро.) И с места в карьер тракторист накинулся на Олдржиха:

— Ты чего здесь потерял? Посмотрите-ка на него, стервеца! Опоздал, брат, ничего уже не осталось. Но кое-чем я тебя угощу!

И уже сжал было увесистый кулак, насилу мы его удержали.

— Так кто был прав, ребята? — воинственно кричал он, но крик его потонул в шуме голосов. Он вошел в раж, рвался в бой, и нам бы не справиться с ним, не вмешайся его жена. Она знала верное средство. Взяла и выплеснула ему в лицо полведра воды со льдом, в котором охлаждались бутыли белого вина.

Казалось, вечер испорчен, но все на удивление быстро пришло в норму. Шамал, отряхиваясь от воды (с его шевелюры она струилась потоками), сконфуженно слушал, как Олдржих сбивчиво оправдывается, признавая нашу правду.

— Ведь я с вами, — хныкал он. — Я же все-таки ваш, черт возьми!

— Эхма! За это нельзя не выпить, — вмешался наш директор. — Выпьем, стало быть, как на крестинном пиру. На таком пиру ни одному бездельнику кусок поперек горла не встанет.

Все дружно согласились и чокнулись. Один Шамал еще брыкался. Но веселье продолжалось. Потом он и с Олдржихом выпил, а после нескольких рюмочек оба они, пошатываясь, уже гуляли в обнимку, поддерживая друг дружку.

Вечер удался на славу!

Едой, выпивкой и дружной забавой мы отметили хорошую работу и подготовку к новой… В эти минуты забылись все наши печали, трудности и обиды; нами овладело чувство освобождения. И впрямь необходимо было расслабиться, дать отдых телу и душе. А что сравнится в таком случае с радостным, беззаботным гуляньем, с веселой посиделкой в кругу надежных друзей, где легко и привольно духу?..

Насколько приятнее любого банкета такая вот пирушка среди приятелей, беззаботно потягивающих винцо у костра прямо в саду; раза два-три мне доводилось бывать на приемах по поводу вручения премий и медалей на сельскохозяйственных выставках, где мужчины в накрахмаленных воротничках и дамы в роскошных нарядах наперегонки бегут к столам и, работая локтями, проталкиваются к холодным закускам — колбасам, сырам, паштетам, к холодной вареной дичи — брр… не люблю я эту холодную дичину! — и к крохотным порциям сладкого или к южным фруктам. В одной руке тарелка, в другой вилочка, они застывают с набитым ртом, с натужной улыбкой на лице, и расступаются, услужливо пятясь, когда министр или иной ответственный деятель в сопровождении свиты распорядителей пожелает пройти сквозь их строй в соседний закуток и подсесть к столу, уставленному горячими и куда более изысканными блюдами.

Насколько наше жаркое аппетитнее, а напитки приятнее! И как хорошо, когда выпадает эта редкая возможность — вместе поразвлечься, позубоскалить, как равный с равным, досыта посмеяться друг над дружкой, над самими собой и, ясное дело, над теми, кого нету рядом: над теми, кто нам помогает, а в особенности над теми, что так заботливо и щедро снабжают нас разного рода инструкциями и руководствами, всяческими предписаниями к исполнению, отвлекая от работы, которая, как известно, кормит нас, а заодно и их тоже. Вот так, рассевшись, как кому придется, веселимся мы, едим, пьем да языки чешем. Даем разгуляться и мысли, и сердцу.

Гости и хозяева перемешались, так что нельзя уже было различить, кто где, и я сложил с себя полномочия главного устроителя. Всяк веселился, как умел, с кем хотел, болтая о чем придется. Наконец-то…

Именно это слово вырвалось и у Евы, когда я подсел к ней на лавочку, устроенную из ящиков и тесовых досок.

— Наконец-то ты со мной…