Адам Смит в Пекине

Мы называем этот процесс возрождением потому, что — воспользуемся словами Гилберта Розмана (Gilbert Rozman) — «Восточная Азия — великий регион прошлого, который в течение двух тысячелетий, вплоть до XVI, XVII и даже XVIII века, после чего он пережил сравнительно краткий, но болезненный упадок, находился на переднем крае мирового развития»[3]. Современное возрождение протекало в виде стремительно развивавшихся, связанных друг с другом процессов, которые в целом ряде восточноазиатских стран приняли вид «экономического чуда». Возрождение началось в Японии в 1950-1960-е годы, а в 1970-1980-е стремительно распространилось на Южную Корею, Тайвань, Гонконг, Сингапур, Малайзию и Таиланд. Оно достигло кульминации в 1990-е — начале 2000-х годов, когда Китай стал самым динамичным центром экономического и торгового развития в мире. Как утверждает Терутомо Одзава (Terutomo Ozawa), который первым использовал термин «лавинообразное развитие» для характеристики того, что происходило в Восточной Азии, «китайское чудо, хотя оно и находится еще в начальной стадии, без сомнения, станет... самым важным по своему вкладу в мировое развитие... в особенности по влиянию на соседние страны»[4]. В том же смысле высказывается и Мартин Вольф (Martin Wolf): «Если Азия и дальше будет развиваться, как в последние десятилетия, она покончит с двухвековым мировым господством Европы и ее гигантского отпрыска — Северной Америки. Япония в свое время показала, каким может оказаться будущее Азии. Но Япония слишком мала и занята лишь собой, чтобы влиять на мир. Не таков идущий следом за ней Китай... Европа — это прошлое, США — настоящее, а Азия во главе с Китаем — это будущее мировой экономики. Представляется, что это будущее обязательно наступит. Вопрос лишь в том, как скоро и насколько безболезненно это произойдет»[5].

Обрисованное Вольфом будущее Азии, возможно, не столь неотвратимо, как он полагает. Но даже если он прав лишь отчасти, возрождение Восточной Азии означает, что оправдается наконец,предсказание Адама Смита: завоеватель и покоритель Запад и не-Запад придут к равновесию сил. Как и Карл Маркс после него, Смит считал поворотным моментом мировой истории открытие европейцами Америки и пути в Индию мимо мыса Доброй Надежды. В отличие от Маркса, впрочем, он не очень оптимистично смотрел на то, как именно эти открытия отразятся на судьбе человечества. Последствия уже оказались весьма серьезными, хотя и невозможно оценить их в полной мере за столь короткий — всего два-три столетия — период. Никто не может предвидеть, какие еще преимущества или беды, вызванные этими событиями, нас ждут. Общая тенденция развития после этих великих открытий представлялась вполне благоприятной: оказались связанными (в той или иной степени) самые дальние уголки мира, возникла возможность удовлетворять потребности друг друга, доставлять друг другу больше радости, способствовать развитию промышленности друг друга. Однако для туземцев Индии и Вест-Индии все последовавшие блага торговли потонули в жутких страданиях, которые эти блага с собой принесли... Когда эти открытия совершились, у европейцев было несомненное превосходство силы, и они могли безнаказанно совершать любые несправедливости в отдаленных открытых ими странах. Однако в будущем, возможно, либо население этих стран станет сильнее, либо ослабеют европейцы, но обитатели разных уголков Земли достигнут равенства отваги и силы и путем внушения взаимного страха превратят несправедливость в отношении независимых наций в своего рода уважение прав друг друга[6].

Однако пока население Европы не ослабело, а население неевропейских стран не стало сильнее, в течение почти двухсот лет после публикации «Богатства народов» «превосходство силы» европейцев и их потомков в Северной Америке, да и повсюду, все больше росло, как росла и возможность для них «безнаказанно совершать любые несправедливости» в неевропейском мире. И в самом деле, когда Смит писал свой труд, закат Восточной Азии еще не начался. Напротив, удивительный мир Китая, его процветание и рост его народонаселения в течение почти всего XVIII века были источником вдохновения для выдающихся деятелей эпохи европейского Просвещения. Лейбниц, Вольтер, Кенэ и другие «смотрели на Китай как на пример нравственности, развития институтов власти, искали в его опыте поддержку для своих самых разных построений: от просвещенного абсолютизма и меритократии до национальной экономики, основанной на сельском хозяйстве»[7]. От европейских государств Китай отличался прежде всего размерами территории и численностью населения. По словам Кенэ, Китайская империя равнялась «всей Европе, если бы Европа объединилась под властью одного правителя» — отзвуки этого представления мы находим затем в замечании Адама Смита о том, что размеры внутреннего рынка Китая не сильно уступают рынку всех стран Европы, вместе взятых[8].