Адам Смит в Пекине

Учитывая все вышесказанное, мы можем сделать вывод, что постоянное и общее сжатие доходности конце XIX века было вызвано не только интенсификацией конкуренции между капиталистами, но и эффективным сопротивлением рабочих попыткам переложить на них издержки конкуренции, а также тем, что капиталистам было нелегко справиться с этим сопротивлением. Отчасти в связи с этими трудностями по окончании спада 1873-1896 годов капиталистическая конкуренция все больше политизируется: преобладающими в динамике горизонтальной и вертикальной борьбы становятся настоящие войны между восходящими и клонящимися к закату капиталистическими державами, а не ценовые войны между капиталистическими предприятиями. С конца 1890-х и до Первой мировой войны это изменение способствовало восстановлению доходности. Однако в конечном счете оно завершилось падением всего мирового рынка (имевшего своим центром Соединенное Королевство) и новым, еще более ожесточенным раундом межимпериалистической борьбы. В 1930-е и 1940-е годы мирового рынка практически уже не было. По словам Эрика Хобсбаума (Eric Hobsbawm), мировой капитализм отступил «в хижины национальных экономик и соответствующих колониальных государств»[212].

В этих условиях борьба между капиталом и рабочим классом развивалась по двум отдельным и все более расходившимся направлениям. Одно, преимущественно «социальное», гнездилось на производстве, и его главным оружием была та сила разрушения, которую массовое производство вкладывает в руки рабочих, находящихся в стратегически важных местах. Это направление возникло в Великобритании конца XIX века, но окончательно оформилось в Соединенных Штатах. Другое направление, преимущественно «политическое», зародилось в бюрократических структурах политических партий, и его оружием были захват государственной власти и быстрая модернизация тех стран, которые подпали под его контроль. Это направление зародилось в континентальной Европе, собственно, в Германии, но окончательно оформилось в СССР[213].

Решающим для разделения борьбы рабочего класса и капитала на эти два направления стали мировые войны. Оба вида борьбы развиваются по одной схеме: открытое сопротивление рабочего класса возрастает накануне обеих войн, снижается во время собственно конфликтов и вновь взмывает вверх после войны. Русская революция произошла на волне подъема сопротивления рабочего класса во время Первой мировой войны, а на волне подъема сопротивления рабочего класса во время Второй мировой коммунистические режимы распространились в Южную и Восточную Европу, в Китай, Северную Корею и Вьетнам. Именно в этом контексте эскалации сопротивления рабочего класса в главных капиталистических странах и распространения коммунистической революции в периферийных и полупериферийных регионах определились социальные параметры американского послевоенного мирового порядка[214]. Определяющими для формы и интенсивности борьбы рабочих в этот период стали форма и интенсивность конкуренции между капиталистами — то есть межимпериалистическое соперничество и мировые войны. Однако воздействие борьбы рабочих на развитие конфликтов между капиталистами в первой половине XX века было еще сильнее, чем во время Большого спада 1873-1896 годов. И в самом деле, если бы не это воздействие, было бы трудно объяснить, как в конце Второй мировой войны установилось то, что Аристид Зольберг (Aristide Zolberg) назвал международным режимом «в интересах рабочих»[215].

Одновременно с восстановлением (при спонсировании Соединенными Штатами) мирового рынка на новых и более твердых основаниях этот режим создал институциональные условия для восстановления системной доходности, что стало основой длительного бума 1950-х и 1960-х годов. У меня нет особых возражений против точки зрения Бреннера, что «неравномерное развитие», как он употребляет этот термин, стало ключевым и определяющим и для длительного бума, и для последовавшего затем длительного спада. Но утверждение Бреннера, будто борьба между капиталом и рабочим классом не играла сколько-нибудь значительной роли в размахе, продолжительности и форме спада, в данном случае кажется еще менее оправданным, чем в отношении аналогичных предшествующих периодов.