Адамантовый Ирмос, или Хроники онгона

Но последующее поведение главного героя поразило не только Никиту. Даже Ангел при виде того, что начал вытворять Чичиков, скривил рот и брезгливо фыркнул. Однако Павел Иванович ударился головою о стену, а рукой хватил по столу так, что разбил в кровь кулак; но ни боли в голове, ни жёсткости удара не почувствовал.

– Павел Иванович, успокойтесь, подумайте, как бы примириться с Богом, а не с людьми; о бедной душе своей помыслите.

– Но ведь судьба какая, Афанасий Васильевич! Досталась ли хоть одному человеку такая судьба? Ведь с терпением, можно сказать, кровавым, добывал копейку, трудами, трудами, не то, чтобы кого ограбил, или казну обворовал, как делают. Зачем добывал копейку? Затем, чтобы в довольстве прожить остаток дней; оставить жене, детям, которых намеревался приобресть для блага, для службы отечеству. Вот для чего хотел приобрести! Покривил, не спорю, покривил… что ж делать? Но ведь покривил только тогда, когда увидел, что прямой дорогой не возьмёшь, и что косой дорогой больше напрямик. Но ведь я трудился, я изощрялся. Если брал, так с богатых. А эти мерзавцы, которые по судам, берут тысячи с казны, небогатых людей грабят, последнюю копейку сдирают с того, у кого нет ничего!.. Что ж за несчастье такое, скажите, – всякий раз, что, как только начинаешь достигать плодов и, так сказать, уже касаться рукой, вдруг буря, подводный камень, сокрушение в щепки всего корабля. Вот под триста тысяч было капиталу; трёхэтажный дом был уже; два раза уже деревню покупал… Ах, Афанасий Васильевич! За что ж такая?.. За что ж такие удары? Разве и без того не была жизнь моя как судно среди волн? Где справедливость небес? Где награда за терпение, за постоянство беспримерное? Ведь я три раза сызнова начинал; всё потерявши, начинал вновь с копейки, тогда как иной давно бы с отчаянья запил и сгнил в кабаке.

– Скажите, пожалуйста, какой стойкий оловянный солдатик! – хмыкнул со своего стула Ангел. – С копейки он начинал! Так за копейку же и продался. Люди гибнут за метал! Ещё сам Моисей давал трёпку своему народишку за поклонение Золотому Тельцу. Ведь правильно огнём пробуют золото, золотом женщину, а женщиной обязательно мужчину!

Ангел вдруг громко расхохотался совсем как оперный Мефистофель. От этих утробных звуков у Никиты по спине пробежали отвратительные холодные мурашки.

– А кто ж его подбивал на это, не вы ли, милостивый государь? – Николай Васильевич вдруг резко вскинул голову и устремил на Ангела горящий страстным огнём взгляд. – Не вы ли, сударь, прозябаете в нашем несветлом мире только из-за того, что сеете меж нами склоки и раздоры? Что вы можете кроме пустопорожних скандалов? Право слово, за вами давно наблюдаются повадки шкодливой мартышки!

Ангел посмотрел на Гоголя с нескрываемым чувством сожаления, как родитель на неразумное дитя:

– Вы полагаете, Николай Васильевич? А кто же, позвольте спросить, кающегося мерзавца изображать решился? Ведь у вас он чуть ли не в монастырь пообещает Афанасию Васильевичу, да только как лазейка обнаружится – сразу снова за своё примется. Горбатого только могила исправит. Разве не так? Вам ли пристало, православному христианину, мошенника кающимся грешником представлять? Конечно, никто вас не лишал и не лишит пути покаяния, но каким оно будет и будет ли? Сможете ли вы когда-нибудь сказать при всех: «Господи! Господи! Дай мне хоть миг покаянья, не позволяй нераскаянным в полночь уйти!».