Ганс Хофер:
(смеется) – Или повеситься на этом суку. А если духу не хватит, то повесить того, кто указывает тебе на эти социальные рамки.Фрау Шульц: —
Что вы говорите, Ганс! Господь с вами…Ганс Хофер: —
Шучу я, тетушка Ингрид, шучу. Вы же знаете, юмор всегда у меня был своеобразный.Фрау Шульц: —
Это точно. Ну, что же, располагайтесь, любезный гость, а я быстро накрою на стол.
(Уходит на кухню, забирая с собой припасы, в продолжение последующих нескольких минут ее реплики доносятся оттуда. Ганс садится на диван, откидывается на спинку, закрывает глаза. Через минуту открывает их и осматривается).
Ганс Хофер: —
Надо же, и елка стоит наряженная. Как раньше. Даже игрушки те же…Фрау Шульц: —
Что вы говорите, Ганс?Ганс Хофер: —
Говорю, елка у вас, как в прежние времена. Только чуть меньше.Фрау Шульц: —
Что вы! Большую елку где ж теперь найдешь? К тому же зачем мне она одной?Ганс Хофер: —
А эта зачем?Фрау Шульц:
(появляясь с двумя тарелками и ставя их на стол) – Как зачем? Рождество есть Рождество. А на Рождество всегда должна быть елка. По крайней мере, в этом доме так заведено.Ганс Хофер: —
Да уж, заведено…Фрау Шульц: —
Мы, немцы, знаем в этом толк.Ганс Хофер: —
Это точно, (задумчиво) Все должно быть на своем месте. И вещи, и люди.Фрау Шульц: —
Естественно. Иначе полный хаос. Коммунизм и господство евреев-ростовщиков… Вы, Ганс, дома уже были?Ганс Хофер: —
Нет, еще не успел. До вас было ближе.Фрау Шульц: —
Сколько вы дома не были?Ганс Хофер: —
Почти два года.Фрау Шульц: —
Да, это срок.
(Фрау Шульц снова уходит на кухню).
Ганс Хофер: —
Тетушка Ингрид, захватите рюмки! А помните, как вы меня в детстве гоняли? Один раз даже шваброй по спине огрели. Швабра-то не сохранилась?
(Фрау Шульц возвращается с очередной порцией тарелок).
Фрау Шульц: —
Ах, Ганс! Что теперь об этом вспоминать? Кажется, это было сто лет назад. Как и вся довоенная жизнь… Теперь все поменялось. Абсолютно все. Да, кофе у меня не слишком вкусный. Суррогат.
(Хофер обводит взглядом царящее запустение с рождественской елкой посередине, достает из вещмешка банку и ставит на стол.)
Фрау Шульц: —
Боже мой! Что это? Настоящий бразильский кофе? Не может быть! Это просто волшебство.Ганс Хофер: —
Как-никак Рождество.Фрау Шульц: —
Ах, Ганс! Вы, видимо, действительно стали очень большим человеком.Ганс Хофер: —
Да уж, стал…Фрау Шульц: —
Ну, давайте угощаться! А потом я сварю кофе, и мы его будем пить. Как в прежние времена!
(Начинают есть)
Фрау Шульц: —
Сказка «Тысячи и одной ночи»! Чувствую себя в пещере Алладина. Давно забытый вкус… Да, знаете, Ганс, а до нас дошли слухи, будто вы погибли на восточном фронте.Ганс Хофер: —
Правда? Не стану разубеждать. Может, так оно и есть, и перед вами сидит лишь призрак прежнего Ганса. Знаете, тетушка, у меня вообще есть теория, что люди от рождения до смерти проживают не одну жизнь, а несколько. Вот, например, у меня… В детстве была одна жизнь. Потом совсем другая. Теперь третья, а может, и четвертая.И действительно, где теперь тот глупый наивный мальчик, по уши влюбленный в вашу дочь? Разве есть у меня, нынешнего, что-то общее с ним?
Фрау Шульц: —
Не знаю. Что касается меня, то я такая же, какой была всегда. Только постарела (кокетливо поправляет прическу).Ганс Хофер: —
Что вы, фрау Шульц, вы еще хоть куда. Любой молодой сто очков вперед дадите.Фрау Шульц: —
Ах, льстец! Какой же вы стали дипломатичный, Ганс.Ганс Хофер: —
Я же говорю, четвертую жизнь живу. Чему-то научился… Знаете, тетушка, давайте лучше выпьем коньяку.Фрау Шульц: —
У вас что, и коньяк есть? Неужто настоящий коньяк? Господи, кажется, лет десять уже его не пила.
(Ганс достает фляжку, разливает коньяк по рюмкам).
Ганс Хофер: —
Скажите лучше, тетушка, за что выпьем?Фрау Шульц: —
Естественно, за нашу победу. За то, чтобы наши войска наконец разгромили русских, а также перешли в наступление на западном направлении. Чтобы кончились бомбежки…Ганс Хофер: —
Нет, тетушка, за это пить глупо. Ни в какое наступление наши войска не перейдут.