Адель

Я ноги матери целую!

Намеренно и невзначай.

И ни за что бы на другую

Не променял. Читатель, знай!

И в суете мирской и бренной,

Ты об одном не забывай:

Делюсь я тайной сокровенной,

Что Мать – и есть земное «Рай».

V.

В родных стенах в вечерний час,

За ужином на этот раз,

Сын был пытлив, обеспокоен

И чуть воинственно настроен

По отношению к упрямству,

Что проявляла мать подчас.

Поддавшись странному контрасту,

Под видом фракционных фраз,

Сменить пытаясь резко тему,

Она извечную проблему

Пыталась вновь маскировать:

Она здорова – ей ль не знать!

Характер пустяка придать

Спешила видом всем недугу.

Просила сына подождать

И оказать ей тем услугу.

Дождаться отпуска велела,

Да успокоить тем сумела

Родное чадо, слово дав,

Что вместо всяк лечебных трав,

Ответом на его мольбу,

Она поедет с ним в Москву;

Обследуется у врачей,

Утешить сына чтоб скорей.

VI.

Я сам учительствовал прежде;

Давно бывал я в шкуре той.

Тогда я молод был. Надежде

Всяк верен и гоним мечтой –

Свет знания нести собой

В род под названием людской.

Пытался я свободу сеять

В умы младые с ранних лет.

Я смел иллюзию лелеять!

Но во главу у многих бед

С грудным те молоком впитали

Неисправимые детали,

Нюансы, характерные стадам:

Быть преданными господам.

Безропотными и немыми,

Те, не желая слыть иными,

Паслись на выжженной земле,

Купаясь в мракобесной мгле.

Я только время потерял,

(А Саша ведь предупреждал)

И сам таким же чуть не стал,

Но, благо, вовремя удрал.

Старик бы Уинстон тут сказал,

Что парень сердцем обладал!

Но под тирадой лет и дум

Я приобрел еще и ум.

Свободу сеять я не стану!

Я пастухам слагал бы оды.

Я им желать не перестану –

Быть в здравии часы и годы!

И пусть те мирные народы,

Влюбленные в свое ярмо,

Коль оказались сей породы –

Стригутся быстро и легко!

Раз это столь для них желанно,

Раз это столь для них любимо,

Раз процедура долгожданна,

Их счастью не мешая, мимо

Я аккуратненько пройду.

Зачем же рушить их мечту?…

VII.

Ремарка здесь к чему уместна?

Уж коль признать, то нужно честно

Нам констатировать тот факт,

Что труд учителя никак

Не связан с месяцами года.

В столицах, может быть, погода

Им отдыхать благоволит,

Но в целом, по стране, велит:

Являться строго на работу,

Будь то июньская суббота,

Будь то июльская среда,

И даже в августе всегда

Найдется что им делать в школе,

Ну, в бизнес не ушли те коле.

А посему не дайтесь диву,

Отчасти растеряв что силу,

В субботний вечер на диване

Уселась мать, предав нирване:

Все мысли, тело, дух. Как знать,

Быть может, в этом благодать.

По телевизору негромко,

Навязчиво, но очень тонко

Ей намекали, что в стране

Заботятся о ней вполне.

Укроев умиротворенный,

За день с дороги подустав,

И оттого немного сонный,

Улегся рядом, почитав

Пред этим Чехова немного.

Уж не судите его строго!

Имел привычку мой герой,

Вразрез ровесникам порой,

По пирамиде Маслоу ввысь

Карабкаться, граниты грызть;

И мысль свою тренировать,

Стагнацией чтоб не страдать.

И может быть, (к чему всем знать)

Что в этом-то и благодать.

VIII.

Он, словно малое дитя,

Полусмешно, полушутя

Улегся в позе эмбриона

В объятиях родного дома.

Мать трепетно его волос

Коснулась, и ее вопрос

О том, когда уедет он,

Прогонит столь желанный сон.

–Наверно, в понедельник, мам.

В Москве во вторник, тут и там,

Побегать нужно по делам.

Друзьям и городу воздам

Я завтра должное вниманье,

Ну а потом, всем – до свиданья!

–Тогда иди, ложись в постель.

Уж весь ты сонный, Радамель.

–Нет. Мам, хочу побыть с тобой.

Ты – моя радость, мой покой.–

Так и уснул тягучим сном,

Проснувшись в воскресенье днем.

IX.

Спал долго он.

До десяти.

То ль от того, что странный сон

Сей ночью смел его найти.

То ль от дороги, что с Москвы,

Уставши. Не могу, увы,

Причину точную я знать,

Но сон могу пересказать.

Перо мое здесь ни при чем.

Художественный всяк прием

Я тоже тут не применю,

Своей лишь памяти вменю

Я этим строкам передать

Слова, что Радамель сказать

Успел при встрече нашей той,

В час откровений и земной

Беседы дружеской мужской.

Он в местность темную попал;

Куда? Зачем? Во что? – не знал.

Ни стен, ни неба, ни земли.

Сквозь тьму там не видать руки.

Куда идти?

Иль не идти?

Не мог ответы он найти.

Да и идти–коль нет пути…

Был не во мраке он, а частью:

Тот будто сам его являл.

Он не пленен был чьей-то властью,

Но с ним себя отожествлял.

Он ждал так долго.

До поры.

Когда трескучие костры

Узрел тот пред собой вдали.

Они смиренно приближались,

Несметными ему казались.

То были люди, в чьих глазах

Навечно воцарился страх.

Пылали головы огнем,

А лбы всех мечены клеймом.

Среди людской всей этой лавы

Лишь выделялся одноглазый.

Тем, что угрюмое чело

Носило слово, не клеймо.

Все проходили сквозь него,

Пера героя моего.

Он ждал так долго.

До поры.

Когда не стало суеты.

Предстал последний.

Одноглазый.

Держа в руках своих алмазы,

Следы скрывая от проказы,

На незнакомом языке

Он к Радамелю обращаясь,

Был понимаемым вполне,

С Укроевым во сне общаясь:

«Бедняк?…

Бедняк ли ты?

Не так?!

Чего желаешь? Красоты?

Желаешь женщин, может, ты?

Богач?…

Богач ли ты?

Не так?!

Проси, что хочешь.

Просто так!

Быть может, пожелаешь власть?

Ее познать не хочешь сласть?

Тебе к лицу была бы власть!

К лицу!

Быть может, женщин?

Я пойму!

Богат ли я?…

Богат!

Была намедни вся Земля

Моим богатством, представляешь?!

Людскую жажду утолил,