Адель

Хоть сорок дней всего я жил!

И лишь таких, как ты, людей

Не смог я щедростью своей

Облагодетельствовать, все же.

Но власть бери! К лицу тебе!

В элите доблестных тиранов

Иль благодетельных мужей –

Твое бы имя неустанно

Сердца тревожило людей!

Возьмешь прекрасных женщин, может?

Им хорошо с тобой ведь тоже!

Их дрожь и стоны ты ценил –

Я потому их предложил.

Ты соблазнять их был мастак.

Бери, что хочешь! Просто так!

Ты видел всех этих людей?

Те отказались! Ты не смей!

Ты видел страх у них в глазах?

Те отказались! Ты не смей!

Клеймо ты видел на их лбах?

Они –приспешники чертей!

Со мной прибудь среди царей!

Те отказались! Ты не смей!»

– Я мраком стал… –

Тому Укроев отвечал.

– Я от твоих речей устал.

О муж, ты лучше б замолчал.

Я мраком стал. Не вижу рук.

Ты предлагаешь мне подруг.

Я мраком стал. Не вижу рук.

Не зрею ничего вокруг!

Я мраком стал. Мне б свет и тело:

Вот это, понимаю, дело!

–Какой пустяк!

Желаешь так?

Смиренно ты за мной последуй

И свою участь унаследуй!–

Прошел последним сквозь него,

Оставив снова одного.

Манила мысль его о свете,

Пусть от костра на голове!

Недавно был тому свидетель –

Прошли, как зряче, люди те.

И муж был тот пусть и уродлив,

Но больно искренен, угодлив.

Он спереди был. Был он сбоку.

Он слева, справа был. Заботу

В речах своих он проявлял.

Тут мыслью Радамель воспрял:

«Быть может, страха не познаю,

За ним коль смело пошагаю?»,–

Примерно так он полагал,

Однако же, чего-то ждал.

Да и в себя тут как пройти?

Не видно всякого пути.

Он, воедино с мраком слившись,

Отчаянием утомившись,

К неведомому вопрошал,

Одно лишь ясно – он искал

Себя и хоть какой-то путь,

Коль тьма являла его суть.

Он ждал так долго.

До поры.

Когда средь мыслей кутерьмы

Он кожей стал себя являть

И свое тело обретать.

Себя узрел он среди тьмы.

И руки, пальцы все видны.

Из утомительной тюрьмы,

Пребыв в которой без вины,

Он словно вмиг освободился

Тем, что стремглав преобразился.

Себя он видел, но вокруг:

Все тот же мрак. Поодаль вдруг

Полоски редкие надежды,

Которую он потерял,

Собою яркий свет являл.

Полоски были невпопад,

Не стройный представляя ряд.

Но он и этому был рад!

Ах, знали б вы! Как аромат

Описывал при встрече той,

Пера мне моего герой!

Он мне рассказывал, ликуя!

Тот аромат, что он почуял,

Коль ветер с тех сторон повеял,

Нигде он прежде не лелеял!

Оратор знатный был Укроев.

Он мысль облекал легко!

От этих прописных устоев,

Однако ж, был он далеко

В попытках подобрать слова,

Чтоб аромат тот описать.

Перо поможет тут едва…

И я таких не смею знать.

В домах заброшенных бывали?–

Прибиты окна их доской.

Тогда б вы лучше понимали,

Что лицезрел во сне герой.

Сквозь эти щели проступали

Цвета, блаженство что внушали.

«Лишь сделай шаг–

Покинь сей мрак!»,–

Услышав это, не спеша,

Навстречу свету сделал па,

Его приблизив тем сильней.

Себя не в силах превозмочь,

Он робость прогоняя прочь,

Увереннее шел, быстрей.

Уж не шагал ведь, а бежал,

Но свет его опережал!

На этом странный сон прервал

Тот голос, что он с детства знал.

Из кухни доносился томный

Двух женщин диалог укромный.

«Опять он, паразит, нажрался.

Когда б уже наотмечался!…

Все, выгоню его к чертям!

Предам всем четырем путям!

На что мне в жизни эта кара?!»,–

Бранила мужа теть Тамара.

X.

Укроев, мой товарищ верный,

Был, человек, он– внесистемный.

И бредом всяким не страдал.

Разумен он! Миллениал!

Не верил тот в чертей, в людей.

В святых и в грешных он не верил,

И схоластических идей

Не был сторонник. Все же вверил

Он разуму всяк бытие;

(Уж таково его чутье)

И жизнь свою лишь этим мерил.

Во сне тому, что увидал,

Характер глупости придал.

Он, улыбнувшись воскресенью,

Вручил бредовое забвенью.

На кухне вот уже стоял

И теть Тамару приобнял.

«Ах, как же поутру вкусны

Бывают мамины блины!»,–

За стол с улыбкою, шутя,

Уселось славное дитя.

Допрос классический пройдя,

Соседке он всего себя,

В который раз, презентовал.

Лишь про Адель не рассказал.

Та протоколом сим довольна;

Тем, что соседский сын достойно

В столице Родины живет,

Пристойно там себя ведет.

Неосторожность тот имел –

О наболевшем ляпнуть смел:

– Как там дядь Витя поживает?

Работает ли, не хворает?

– Заботами он не страдает!

По графику стабильно пьет,

Хоть благо, что меня не бьет!

Да всех переживет тот гад!

Недели две тому назад

На пенсию же, дурень, вышел!

– Тамар, Тамар, ну хватит, тише.–

Мать Радамеля улыбалась,

Коль со стола тут прибиралась.

– Ну как же будешь тише, Сара?!

Как выпьет, так в руке гитара,

А в доме запах перегара!

Не человек, ей-богу, кара!

Посмеет только пусть прийти,

Я укажу ему пути!–

Укроевы к тому привыкли;

В угоду пламенных реликвий

Она его пусть и ругала,

Но никогда не прогоняла.

Им суждено было до смерти,

Средь буреносной круговерти,

Беречь друг друга и терпеть,

Коль разбежаться не успеть

По молодости умудрились:

Уже давно те с этим свыклись.

«Пойду, влекут меня дела»,–

Он маму, встав из-за стола,

За вкусный завтрак поцелует.

(Ей сын всегда любовь дарует)

Сменив футболку на рубашку,

Покинул он пятиэтажку.

Был небольшой пред домом сквер.

В угоду вековых манер,

Частенько отдыхал там люд,

Здесь находя себе приют.

Столы, скамейки –все тут есть.

Муниципалитету – честь!

Они завод не закрывали,

Но кое-что предпринимали,

Чтоб те, не ведая печали,

С комфортом все же помирали.