Аделаида

Там же они должны были и отпраздновать день рождения дочки, там же Миша планировал надеть на палец любимой толстенное, чуть грубоватое, но очень дорогое фамильное кольцо (единственное, что осталось в их семье не проданным после смерти мамы).

И вот, наконец, всё свершилось, и они вышли в море: повзрослевший и чуть заматеревший Михаил, его странная, но фантастически прекрасная жена в инвалидной коляске и толстощекая фея, с фамильными рубиновыми завитками маминых волос на голове — Алина.

А потом случилось ужасное.

Об этом писали газеты всего мира, но Миша знал, что они все врут. Ибо не было и не могло быть рационального, вразумительного и абсолютно атеистического ответа на вопрос, почему круизный лайнер «Адмирал Нахимов» не сумел разминуться в просторной бухте с простеньким рабочим сухогрузом….

И последнее, что запомнил на всю жизнь Михаил Эткинд, которого стюарды оттеснили к «лишенцам» (мужчинам от 20 до 40 лет, которые могли выплыть сами) — это точеный профиль несостоявшейся супруги и её руки, то ли удерживающие, то ли толкающие в объятия абсолютно посторонней женщины маленькую и, наверное, еще сонную Алю. Но точно так же отчётливо Док видел и помнил все эти годы белоснежный носок туфельки той женщины, которая, играючи, но очень сильно подтолкнула инвалидную коляску Нины в зияющую пропасть чернильно-чёрной бездны, и она ринулась туда, словно в гигантскую акулью пасть….

Доктор не знал тогда слова «балетка». В его время женщины, и особенно Нина, любили обувь на шпильках, но эту белоснежную ногу, этот рифлёный подъем и смертоносную туфельку без каблука он возненавидел на всю жизнь…

Как странно шутит судьба. Лишенец Михаил, действительно, выплыл и спасся. А две его любимые девочки навсегда растворились в неизвестных мирах, занесенные в графу «пропавшие без вести»….

Док, доктор Михаэль Эткинд, шумно выдохнул и с тревогой посмотрел на спящую Аделаиду. Во сне её щёки зарумянились, а чуть осунувшееся прекрасное лицо стало ещё краше. Но сколько ни всматривался Док в эти изумительные по своей гармоничности черты, он так и не смог обнаружить в них ни сходства с его дерзкой и дикой Ниной, ни с его собственной благородной и чуть грубоватой интеллигентностью, ни даже с фотографиями родни, мамы, бабушек, которую мужчина, казалось, изучил до последней чёрточки. Вот разве что цвет волос. Док готов был поклясться всеми святыми на свете, что подобного, шоколадно-рубинового оттенка природа не дарила никому на свете. Никому, кроме Аделаиды и его возлюбленной…

* * *

Через положенные два часа Аделаида открыла глаза.

— Ах, мой милый Док, я проспала, кажется, целую вечность. — Девушка засмеялась. — Если вы всё это время копались в моём крохотном мозге, то, что ж, я не возражаю. Тем более, что мне снилось что-то до невозможности прекрасное.

— Мисс Аделаида, а если я вам скажу, что за время своего сна вы пропустили один очень важный ланч, что в каюту дважды рвалась Нани и раз пять ваш новый приятель Дэн — вы сильно расстроитесь?

— Ой, Док, столько хорошего разом… — Аделаида потянулась по-кошачьи и сладко зевнула. — Меня искала мамочка — это раз! Меня искал Дэн, человек, с которым мне чертовски легко — это два! В третьих, мне снился сказочно прекрасный принц и я уже готова была в него влюбиться — это три! Ну и, наконец, самый умный и благородный из докторов работал моей дуэньей — это четыре! Неужели вам кажется этого всего мало, чтобы глупенькая Дели почувствовала себя абсолютно счастливой?…

— Вы смеётесь, мисс Аделаида, и это меня радует. Но я вам должен с прискорбием сообщить, что на борту кроме меня, Дэна и команды никого нет. И это, замечу, накануне грандиозной грозы!

— Ой, а где же все? — искренне испугалась супермодель.

— В гостях на соседней яхте. Мы будем причаливать почти одновременно, но всё-таки отдельно друг от друга. Ваша матушка решила, что будет лучше, если непогоду мы все переждём в отеле. Вы как к этому относитесь?

— Я — за. Я уже говорила вам, Док, что море меня и манит и пугает. Но, как бы я не храбрилась, шторм предпочтительнее переждать на суше.

* * *