Адъютант императрицы

Возле стола, поверхность которого представляла собою один кусок ляпис–лазури, сидел паж Николай Сергеевич; он держал в руке книгу и своим юношески свежим голосом читал звучные строфы, вложенные Расином в уста его Ифигении, дочери Агамемнона.

Екатерина Алексеевна особенно любила это произведение французского поэта, и, может быть, именно потому, что ее собственная натура имела крайне мало сходства с идеальным, не помышлявшим ни о каких земных желаниях характером Ифигении.

Зораида внимательно прислушивалась к чтению; сквозь вышитое серебром покрывало было видно, как блестели ее глаза, а ее руки часто роняли на колени розы, которые она срывала с ветвей.

Николай Сергеевич при чтении, видимо, обращал более внимания на Зораиду, чем на императрицу, и в особенности при красивых, захватывающих местах его взгляд так и устремлялся на молодую девушку, как будто он хотел сквозь покрывало прочесть на ее лице оставленное впечатление.

Акт пришел к концу. Зораида доплела венок и положила его на колени императрицы.

— Этот венок следует отдать не мне, — улыбаясь, сказала Екатерина Алексеевна, — но тому, который своим искусным чтением доставил нам такое большое удовольствие. Возьми его, Николай Сергеевич, и пусть жизнь постоянно преподносит столь же красивые розы, которые собрала для тебя рука моей любимой Зораиды.

Николай Сергеевич преклонил колени перед императрицей; она, шутя, возложила венок на его голову.

Паж поцеловал руку императрицы, и тут же, как бы желая принести свою благодарность девушке, создавшей этот благоуханный подарок, он нагнулся к руке Зораиды, все еще лежавшей на коленях императрицы, и приник к ней своими горячими губами.

Девушка испуганно вздрогнула.

— Она еще турчанка и ничего не понимает в европейской галантности, — улыбаясь, проговорила императрица, ласково проводя рукой по голове Зораиды. — У нас поцелуй руки — знак почтения, который подобает каждой даме и должен быть принимаем от всякого мужчины.

Послышался шум приближавшихся шагов, поскрипывавших по гравию дорожки.

Императрица недовольно подняла взор, так как никто не имел права приближаться к ней, когда она удалялась в свое любимое место.

Это был великий князь Павел Петрович, он взволнованно подошел к императрице и сказал:

— Прошу вас, ваше императорское величество, простить, что я осмелился последовать за вами сюда, но мне необходимо обратиться к вам с просьбой. Мне сказали, что мой воспитатель граф Панин будет уволен и…

Лицо императрицы омрачилось.

— Пойди в сад, Николай Сергеевич, — сказала она, — возьми с собой Зораиду. Я вас позову, когда вы мне понадобитесь.

Глаза пажа радостно заблестели. Зораида, казалось, испугалась и хотела удалиться, но Николай Сергеевич уже овладел ее рукой и быстро увел ее из беседки.

— Неужели правда, всемилостивейшая матушка, то, что мне рассказывали, а именно, что граф Панин впал в немилость и будет удален от меня? — сказал великий князь, оставшись наедине с императрицей.

— Ты слишком бурно приступаешь к вопросу, сын мой, — сказала Екатерина Алексеевна.

— Что же, мне оставаться покойным при подобных известиях! — воскликнул Павел Петрович. — Я люблю графа, который с юных лет воспитывая меня и которого я обязан благодарить за то, чем стал, и вот…

— Твое воспитание закончено, ты не нуждаешься более в воспитателе, — возразила Екатерина Алексеевна, — было бы неприлично, если бы это место оставалось долее замещенным, так как ты женишься и получаешь свой собственный придворный штат.

— Если я не нуждаюсь более в воспитателе, то при новых обстоятельствах я тем более нуждаюсь в руководителе, и если вы, всемилостивейшая матушка, довольны моим воспитанием, то этим я обязан всецело лишь Панину, и в момент моей помолвки он заслуживает высочайших отличий, но никак не немилости. Кроме того, — продолжал Павел Петрович, причем в его взоре отражалось все увеличивавшееся волнение, — он имеет огромные заслуги перед Богом не только в отношении меня, но и в отношении вас, ваше императорское величество, и в отношении государства. Наша история показывает нам много печальных страниц раздоров и распада! Вот, например, и мой отец… — Он испуганно остановился и потупил взор в землю, так как устремленный на него взгляд Екатерины выразил страшную угрозу. — Всемилостивейшая матушка, — продолжал он после короткого молчания, — все эти печальные недоразумения и раздоры всегда проистекают от злых советов фальшивых друзей, которые вечно теснятся около правителей нашего дома, около государей Российской империи. И ко мне пытались проникнуть такие фальшивые друзья.

— А–а! — выпрямляясь, воскликнула императрица. — Кто же осмелился на это? Нет наказания, достаточно тяжелого, за такое преступление.