Адмирал Канарис

Любое кровопролитие он считал ненужным в войне, неправомерность и бессмысленность которой он видел с самого начала, в войне, которую Германия, по его мнению, не могла выиграть. Поэтому к победам Гитлера в Польше и Франции он относился так же, как и к бескровным завоевательским походам на Австрию и Чехословакию. Он с самого начала знал, что эти военные успехи, достигнутые первоначально с относительно малыми жертвами, будут поддерживать манию величия Гитлера и толкать его на все более рискованные и кровавые авантюры, и тем тяжелее будет несчастье, которое постигнет Германию в конечном итоге. По этой же причине он считал постоянное расширение войны и вовлечение в нее все новых государств и народов несчастьем для всех участников, для всего мира и в особенности для Германии. Конечно, для высокопоставленного офицера, начальника разведки одной из мощнейших военных машин, когда-либо существовавших в истории, это была парадоксальная ситуация. Но Канарис был не хладнокровным, жестоким главным шпионом, как его любят изображать, а душевным, гуманным, необыкновенно тонким человеком с ярко выраженным чувством личной ответственности перед богом и людьми. Для него каждый новый союзник Гитлера означал продление конфликта, новые разрушения культурных ценностей, уничтожение человеческих жизней и в конечном итоге отягчение вины, которая однажды ляжет не только на непосредственных участников, но и на весь немецкий народ. И, наоборот, он был рад, если кто-то из союзников стран «оси» выходил из войны, потому что для всех стран это означало поворот к миру, а для Германии шанс на свержение преступной системы и уменьшение людских потерь, моральных и материальных ценностей. Кроме того, чем дольше продолжалась война, тем отчетливее чувствовал Канарис, что ее затягивание таило в себе большую опасность для всего западного мира, так как на место гитлеровской угрозы шла не менее страшная угроза — большевизм, набиравший силу. В мемуарах Уинстона Черчилля о Второй мировой войне есть размышления об отношениях между генералом Франко и руководством стран «оси». К своему удивлению, мы видим, что британский государственный деятель также и впоследствии выражал недоверие по поводу того, что Франко, которого он считал «ограниченным тираном», не имел другой цели, кроме как «уберечь свой истекающий кровью народ от новой войны». Цель Франко Черчилль наверняка понимал правильно. Но при этом он заблуждался относительно роли, которую играл Канарис в вопросе, должна ли Испания вступить в войну. По словам Черчилля, через три недели после визита испанского министра иностранных дел Серано Суньера к Гитлеру, состоявшегося в ноябре 1940 г. в Берхтесгадене, Канарис был послан в Мадрид, чтобы обсудить подробности вступления Испании в войну. По словам Черчилля, Канарис предложил Франко вариант, согласно которому немецкие войска 10 января 1941 г. должны были перейти испанскую границу; это должно было послужить началом наступления на Гибралтар, запланированного на 30 января. Далее Черчилль отмечал, что адмирал был удивлен, когда Франко ответил ему, что Испания не может вступить в войну в назначенное время.

Мнение Черчилля по этому вопросу, возможно, опиралось на отчеты его мадридского посла того периода и заметно искажало картину действительного хода событий. Прежде всего нужно сказать, что предложение, касающееся вступления Испании в войну 10 января 1941 г., было сделано Франко гораздо раньше и ни кем иным, как лично Гитлером во время их встречи в Генуе 23 октября 1940 г. Но уже тогда каудильо встретил это предложение очень вяло; сроки так и не были установлены, что вызвало досаду у Гитлера и Риббентропа.

Затем в начале декабря Гитлер поручил послу в Испании фон Штореру сделать запрос, как обстоит дело с испанскими планами относительно Гибралтара, и тот получил от Франко ответ, что в связи с плохой подготовленностью Испании к войне и неудовлетворительным положением со снабжением Испания не в состоянии вступить в войну в то время, когда этого хотел Гитлер.

То, что Канарису было поручено параллельно со Шторером также прозондировать почву в этом вопросе, является лишь еще одним подтверждением двуличия Гитлера в его проведении внутренней и внешней политики. Гитлер был невысокого мнения о Шторере, как, впрочем, обо всех служащих дипломатической миссии. Он надеялся, что Канарис добьется больших успехов, так как знал о его хороших личных отношениях с Франко. Что у Канариса могло быть другое мнение по вопросу о целесообразности вступления Испании в войну, ему в тот момент, вероятно, не приходило в голову.