Адмирал Ушаков. Флотоводец и святой

2. Адмиралтейств-коллегия, дав именное разрешение, должна была сообщить Коммерц-коллегии, кому именно дано разрешение, дабы последняя взяла бы пошлину по тарифу с каждого дерева и затем разрешила бы таможням пропускть за границу клейменные деревья…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

4. Каждое десятое мачтовое дерево идет безденежно в пользу Адмиралтейства.

5. Так как дубовый лес для кораблестроения нужен, дуб же растет очень медленно… и, может быть, откроется некоторым областям лесной торг свободный и беспрерывный, но отнюдь не беспредельный, ибо, не положа одному торгу границ, скоро можно и лес потерять».

– Вот так, дорогой. Ступай и помни, что Петр Великий нам завещал сберегать и сохранять, заново воспроизводить в России лес мачтовый, лес дубовый, для нашего кораблестроения нужный.

Но часа два еще с пристрастием допрашивал Иван Логинович своего бывшего выпускника с тем, что пригодилось ему в далеких морских походах, что осталось мертвым грузом. Провожая, похлопывал по плечу и горделиво посматривал на питомца. А Федор был уже в мыслях там, в дальних приволжских лесах, где еще шумел листьями, шуршал хвоей лес, без которого не выросла бы Русь корабельная.

В родных краях

Все-таки хорошо, что снарядили его в эту лесную экспедицию. Ехать по ее делам пришлось в почти родной Рыбинск.

Высокие мачтовые леса вдоль Волги знакомы были ему с детства. Осмотр лесных угодий, предназначенных под корабельный повал, промеры подготовленных к вывозу сосен, оценка их вместе с купцами и чиновником из Адмиралтейств-коллегий заняли почти три недели. Подписали счета, утвердили карты восстановления леса, определили сроки и места поставки – вот и домой можно заскочить.

– Никита! – закричал, забегая в избу, где у дальних родственников отца остановился вместе с чиновным адмиралтейцем. – Запрягай, поедем в Романов.

– Что ты, миленький, дорогой! – запричитала хозяйка. – На ночь-то глядя, вон какие столбы морозны вокруг солнца стоят!

– Не замерзнем, – аккуратно собирая книги и чертежи, успокаивал Федор родственницу. – Сколько тут езды-то. К ночи будем. А то в Романове заночуем у Силиных да поутру в монастырь еще сходим: помолимся и поглядим окрест с колокольни, – обратился уже к адмиралтейцу, с которым подружился и еще раньше пригласил погостить в Бурнакове.

– А волки-то! А волки! Ведь рыщут. Чай, голодные, зима в разгаре, – продолжала по постоянной древней привычке припугивать и напоминать об опасностях перед дорогой хозяйка.

– А пистолет-то на что у господ офицеров? – рассудительно пояснил, стаскивая с печи тулупы и валенки, Никита, побывавший вместе с барином в дальнем плавании и знавший, какое оружие возит он с собой.

Федор уже посылал его отсюда с весточкой домой, обещал, что скоро будет, но тщательное исполнение адмиралтейского задания все оттягивало и оттягивало выезд. «Матушка, поди, уж не раз шанежки его любимые пекла, разносолы готовила, промывала крышки у кадушек с грибами, проверяла бочоночки с брусникой и клюквой, желая угостить сыночка на славу. Тот же все не ехал, выверяя, проверяя, добиваясь, чтобы заказ был не в убыток русскому флоту, добротен, непорчен, без сучка и задоринки. Подрядчиков осаживал: вы что думаете, свое добро в горстку собирай, а чужое сей-рассевай?! Нет, все по трудам оплатим».

Адмиралтейский чиновник, сам человек дотошный, знавший хорошо все корабельные расчеты, все меры и цены, подивился ушаковской четкости, придирчивости и осведомленности в делах лесного хозяйства, для флота предназначенного.

– Где же вы, Федор Федорович, столь доскональные познания в корабельном деле, материалах для строения судов получили? – допытывался с любопытством.

Федор не гордился, отмахивался, сам у него по нескольку раз многое переспрашивал, в записи свои постоянно заглядывал, вспоминал многое из того, что в Архангельске, Кронштадте и Ливорно на эллингах видел, что из книг по строению кораблей выписывал. Купцы, подрядчики чесали в затылке: «Ну, барин, с таким не поблажишь и не проведешь, не объедешь на вороных», и уважительно соглашались на все его претензии.

В кибитке, поставленной на санки, накрытый тулупом и заячьей шубой, чиновник сразу задремал, а Федор вглядывался в набегавшие холмы и перелески, пытаясь вспомнить места, по которым не раз проезжал с батюшкой. Узнать почти ничего не удалось: то ли время, то ли снега все памятное стерли. Да и сумерки наступили быстро, покрыли все темнотой поля и лесочки. Бурнаково осталось в стороне, но ночевать решил в Романове, в семье дяди Силы Игнатьевича, где о его пребывании в Рыбинске тоже знали. Да и дело было небольшое.

Поутру адмиралтеец, что стремился обычно отстраниться от российской непросвещенности и темноты, удивился Ушакову, влекущему его на городскую площадь. Натуральный петербургский чиновник знал, конечно: свет знания и истории идет от Европы, в глубинах отечественных искать его нечего, а морской офицер, сам побывавший в иноземных краях, с увлечением поведал ему о прошлом сего городишки, словно тот таким славным древним греческим полисом был.