Адольф Гитлер (Том 1)

«Какие же маленькие мысли у маленьких людей! Присовокупите ещё убеждение, что я не стремлюсь к завоеванию министерского поста. Я считаю недостойным великого человека желание закрепить своё имя в истории только тем, что он станет министром… То, что стояло у меня перед глазами, было с первого дня больше, нежели министерское кресло. Я хотел стать разрушителем марксизма. Я буду решать эту задачу, и если я её решу, то титул министра был бы для меня просто насмешкой. Когда я впервые стоял перед могилой Вагнера, сердце моё переполнилось гордостью за то, что тут покоится человек, который запретил писать на могильной плите: „Тут покоится тайный советник, музыкальный директор, Его Превосходительство барон Рихард фон Вагнер“. Я горд тем, что этот человек и ещё многие люди немецкой истории довольствовались тем, чтобы оставить потомкам своё имя, а не свой титул. Не из скромности хотел я тогда быть „барабанщиком“, это – высшее, а всё остальное – мелочь»[428 - Der Hitlerprozess, S. 264 ff. Хвалебные оценки поведения Гитлера на процессе см.: Heiber H. Adolf Hitler, S. 43; а также: Bullock A. Op. cit. S. 111 ff.].

Естественность, с которой он претендовал на право называться великим человеком и защищался от слов Лоссова, и тон беззастенчивого самовосхваления уже с самого начала производят ошеломляющий эффект и делают его центральной фигурой процесса. Хотя ведомственная переписка с её строгим чинопочитанием до самого конца и упоминает Гитлера после Людендорфа, но это стремление всех сторон щадить генерал-квартирмейстера Великой войны даст Гитлеру дополнительный шанс, который он распознает и использует, – взяв всю ответственность на себя одного, он оттеснит Людендорфа, не давая ему занять вакантную роль вождя всего движения «фелькише». И чем дальше длился процесс, тем все в большей мере исчезали для Гитлера и авантюрность, ирреальность и полная безысходность операции, и уходило на задний план его, собственно говоря, весьма пассивное и растерянное поведение в колонне в то утро, и, ко всеобщей озадаченности и изумлению, ход событий приобретал все больше и больше вид изобретательно спланированного, вполне увенчавшегося успехом мастерского путча. «Дело 8 ноября не провалилось», – заявит он ещё в зале суда и публично заложит тем самым фундамент грядущей легенды. В последних фразах своего заключительного слова он вдохновенно обрисует видение своего триумфа в политике и истории:

«Армия, которую мы обучили, растёт с каждым днём, с каждым часом. Именно в эти дни я льщу себя гордой надеждой, что придёт час, когда эти дикие своры станут батальонами, батальоны превратятся в полки, а полки – в дивизии, что старая кокарда будет очищена от грязи, и старые знамёна будут вновь развеваться впереди, и тогда наступит примирение на вечном последнем суде божьем, перед которым мы готовы предстать. Тогда из наших костей и из наших могил донесутся голоса к судии, который один вправе вершить суд над нами. Ибо не вы вынесете нам свой приговор, господа, – приговор будет вынесен вечным судом истории, он скажет своё слово об обвинении, возбуждённом против нас. Тот приговор, который вынесете вы, я знаю. Но тот суд не будет спрашивать нас, замышляли ли мы государственную измену. Тот суд вынесет свой приговор нам, генерал-квартирмейстеру старой армии, его офицерам и солдатам, которые, будучи немцами, хотели лучшего своему народу и отечеству, были готовы сражаться и умереть. И пусть вы хоть тысячу раз признаете нас виновными, – богиня вечного суда с усмешкой порвёт требование прокурора и приговор суда, ибо она оправдает нас».

Приговор мюнхенского народного суда почти полностью совпал, как это точно будет кем-то подмечено, с предсказанным Гитлером приговором «вечного суда истории». Лишь с большим трудом председателю удалось уговорить трех заседателей вообще признать подсудимых виновными, да и то только после того, как он заверил их, что Гитлер со всей определённостью может рассчитывать на досрочное помилование. Само объявление приговора стало событием в жизни мюнхенского общества, которое рвалось чествовать своего скандалиста, коему оно так рьяно покровительствовало. Приговор, в преамбуле которого ещё раз отмечались «чисто патриотический дух и благороднейшие помыслы» обвиняемых, предусматривал для Гитлера минимальное наказание – пятилетнее тюремное заключение и шестимесячный испытательный срок после отсидки; Людендорф был оправдан. Когда же суд объявил о своём решении не прибегать в отношении человека, «который мыслит и чувствует так по-немецки, как Гитлер», к законодательно предусмотренному положению о высылке нарушивших закон иностранцев, это было встречено публикой в зале суда продолжительной овацией. А когда судьи уже покидали помещение, Брюкнер дважды громко крикнул: «Ну, теперь уж тем более!» Затем Гитлер показался в окне здания суда бурно приветствовавшей его собравшейся толпе. В зале за его спиной высились горы цветов. Государство в очередной раз проиграло схватку.