Адвокат, адвокат, он ворюге – друг и брат

Но мы с ним не соглашались. Обожали мы занятия по криминалистике. Выезжали в летний лагерь в Свердловке, осматривали там места происшествий, а именно – роняли Васю, нашу резиновую куклу в солдатской форме, и составили протокол, схемы, думали, кто его, беднягу, грохнул и чем. Допрашивали друг друга. Занимались криминалистическими играми – когда тебе дают вводную, ты пишешь, что надо сделать. Тебе дают новую вводную. В результате преступление раскрыто. Снимали отпечатки пальцев. Отстреливали раритетные стволы – у нас была уникальная коллекция различного огнестрельного оружия, начиная с XIX века. Кабинет судебной медицины мы прозвали комнатой страха – там на полках в витринах стояли заспиртованные колбы, в которых «радовали» наш глаз заспиртованные части человеческих тел с различными ранами или аналогичные муляжи. На судебной фотографии фотографировали «Зенитом» и даже снимали фильмы на видеокамеру. И даже цветные. Проявить в те времена цветную пленку – даже не знаю, с чем сравнить этот адский труд с несколькими сменами химикатов и непонятным итогом.

Почему-то любимым занятием многих преподавателей было поливать книжных героев с точки зрения тактики расследования преступлений.

– Эта дура Агата Кристи понятия не имеет, как преступления раскрывать! – эмоционально восклицал на лекции бывший прокурор-криминалист Московского округа – настоящий мастер, поднявший множество глухих преступлений.

Другой преподаватель паразитировал на фильме «Место встречи изменить нельзя», разбирая каждую серию с точки организации мероприятий и проведения следственных действий – все не так, все фигово, нужно было по-другому.

Одни предметы нам преподавали интересно, ярко. Другие вдалбливали молотками так, чтобы все отскакивало от зубов. Уголовное право и процесс преподавали вальяжный и умный доктор наук Тер-Акопов, профессор Бражник – уже в возрасте шебутной полковник, которого прозвали «точка зрения» – он на любой юридический вопрос отвечал долго и обстоятельно, заявляя в итоге: «А вот есть еще одна точка зрения». Точек зрения на самый простой вопрос у него было столько, что создавалось ощущение, будто в юридических науках вообще нет устоявшихся истин. Одни точки зрения. Где два юриста, там три точки зрения.

По юридическим дисциплинам проводили что-то типа олимпиад. Обычно в них участвовали наши, Высшая школа милиции и Высшая школа КГБ, иногда МГУ. Самые невежественные по юриспруденции были курсанты ВШК. Правда, в отличие от нас, их усиленно учили языкам и каким-то военным премудростям, вооружению. Милиционеров готовили хорошо, с упором больше на практику, чем на теорию, но мы в теории права и анализе шарили лучше. Зато наших коллег из специальных вузов обучали таким дисциплинам, о которых мы и слыхом не слыхивали – например, оперативно-разыскная деятельность. Считалось, что про агентурную работу нам знать необязательно – и зря. Это то, знания чего нам нередко не хватало в работе.

Самые тоскливые дисциплины были общественно-политические. Политэкономию еще можно было терпеть – преподаватели у нас были идейно выдержанные, но вместе с тем позволяли себе порой немножко крамолы, расписывая все преимущества и даже недостатки социализма. А история КПСС – это было нечто. Нам объявили, что у нас вуз идеологический, поэтому вместо двух семестров мы изучаем ее целых три. По-моему, главного нашего лектора готовили сначала на гипнотизера – так он мастерски усыплял аудиторию за каких-то несколько минут. Особенно в те дни, когда перед началом занятий мы вставали в шесть утра и уныло тащились через пол-Москвы строем в баню. Лютой зимой, в холодрыгу. Отключались все, но лектор был не злобный и лишь изредка призывал проснуться и внимать. Результат налицо – из истории КПСС помню только то, что узнал уже после окончания вуза для интереса и из разных книг.

Но самой большой головной болью мы считали военную подготовку. Куча всяческих военных дисциплин: ОМП, тактика, бронетехника и вооружение, еще бог знает что. Мы это сразу внутренне отвергали. Это все дубовая кафедра, это нам не нужно, потому что мы элиты, мы юриспруденция, наш друг не Наполеон, а Перикл и Хамурапи с их законами. В этой позиции был максимализм мальчишек, одетых в военную форму, лишенных свободы передвижения, разлинованных уставами, но вместе с тем постигавших философию и смысл бытия в ракурсе юриспруденции. В общем-то, это было простое высокомерие.

Тактику мы учили все пять лет. И мне кажется, достаточно по-дурацки. Потому что нас обучали не как в военных училищах – максимум действия роты, батальона. Нас обучали действиям общевойсковых армий. В результате как командовать фронтом – я имею примерное представление, а как водить БТР и командовать взводом – очень приблизительное, хотя по выпуску уж ротой мы обязаны были командовать.

Забавные были занятия по военной топографии. Нам давали карту, ориентиры, и мы группами шатались по подмосковным лесам и поселкам, выходя к цели и распугивая местных жителей вопросами: а как пройти до ближайшего тракторного парка?