Адвокат Беса

И тут произошло ужасное происшествие. Даже два ужасных происшествия, одно за другим.

У подъезда темнела густая толпа, разделенная полицейскими надвое. Слева рокотали взыскующие возмездия. Я прочитал плакаты: «Беса в ад!», «Хомяк ще не здох!», «Рашизм не пройдет!». Справа, кажется, собрались сторонники Хомяченко. Я, честно говоря, и не подозревал, что такие в сегодняшней России имеются. Вместо плакатов они держали бело-сине-красные флаги и почему-то хоругви.

Слева меня встретили свистом и улюлюканьем, справа — криками одобрения. Я попятился, хотел ретироваться к двери, но тут ко мне подбежал некто угловатый, ощеренный, размахнулся — и я ослеп, мое лицо залепило какой-то текучей дрянью.

— Это тебе от украинцев!

Я ощутил сладковато-перечный запах. Опять кетчуп!

Разлепил глаза. Увидел свалку. На моего обидчика накинулись, сбили с ног.

Какая-то дама сердобольно приложила к моему запачканному лицу платок. Подняла его, показала всем. Там осталось пятно.

— Как Спас Нерукотворный! — крикнула дама. — Слава патриоту России, русскому писателю Тургенчикову!

Справа все закричали, захлопали.

Даже не знаю, что было хуже — кетчуп или вот это.

Глава пятая РАСПНИ ЕГО!

«Парад суверенитетов» продолжается. Вятская республика настаивает на восстановлении границ 1489 года.

Чеченский султанат объявил войну Аварскому ханству. На спорную территорию введены азербайджанские миротворцы.

«Патриотическое крыло» партии «Честная Россия» объявило о возвращении в «Единую Россию», которая после годового интервала вновь становится крупнейшей фракцией Думы.

Сегодня, будет вынесен приговор на «Процессе века». Эксперты прогнозируют пожизненный срок без права апелляции.

* * *

Судебное разбирательство, вымотавшее мне все нервы, рассорившее меня с массой хороших людей и сделавшее меня любимцем людей отвратительных, наконец подходило к концу. За эти месяцы развалилась на куски федерация, все демократы друг с другом переругались, сменилось три правительства, рейтинг президента скатился до однозначных цифр, на окраинах попахивало резней, но сага «Свой среди чужих, чужой среди своих», в которой я против собственной воли оказался главным героем, слава богу, завершалась.

Я давно уже выходил из дому только под защитой телохранителей из движения «Ура, Россия!» — вот какое теперь у меня было окружение. Счет пиджакам, испорченным кетчупом, зеленкой и тухлыми яйцами, шел на десятки. Сразу после вердикта — решено и обещано жене — я собирался вернуться из этой несчастной, озлобленной страны в милый Коннектикут и там, в блаженном покое, приступить к работе над книгой.

Оставалось пережить последний день.

Целую неделю длилась речь прокурора. Если суммировать сроки по всем статьям, которые вменял подсудимому Мика Голубикин, набиралось что-то под тысячу лет.

Я же собирался уложиться в полчаса. Моя аргументация была не юридической, а эмоциональной. Как у великого Плевако, который, защищая провинившегося попа, сказал присяжным: «Он столько лет отпускал людям грехи, отпустите ему грех и вы». Только, поскольку Хомяченко был не поп, а черт, я думал сделать упор на великодушии и милосердии как главной национальной ценности русского менталитета. Как раз послезавтра будет Прощеное Воскресенье, к нему очень красиво и выводил финал моей речи. Ах, что это была за речь! Фраза к фразе, слово к слову — хоть вставляй в хрестоматии. Может, еще и вставят, думал я. Если присяжные в своем вердикте скажут, что подсудимый заслуживает хоть какого-то снисхождения, я буду считать свою миссию исполненной.

Но когда перед заседанием я встретился с подзащитным, он протянул мне пакет и сказал:

— Просто прочтите вслух вот это. Больше ничего не нужно.

Я открыл, пробежал глазами распечатку. Это была настоящая бомба!

— Но почему вы не зачитаете этот документ сами? — воскликнул я. — Он же поможет вам оправдаться по самому тяжкому обвинению!

— Потому что я не желаю оправдываться, — ответил Бес.

Он просидел весь процесс не раскрывая рта, с видом надменным и презрительным, да еще обычно сложив руки на груди. Пресса называла это бесовским вызовом и отъявленным цинизмом. Лишь на самом первом заседании, когда судья по установленной процедуре спросил, понятно ли подсудимому обвинение и признает ли он себя виновным, Хомяченко произнес два слова: «Да. Нет».