Адвокат дьяволов

Как выяснилось, мое появление здесь было для них полной неожиданностью, ведь они знали меня как адвоката своего партийного лидера, и вдруг я приехал поддержать их противника. Мне пришлось объяснить товарищам, что я не член их партии и работаю не только на Жириновского.

— А вот вы, — сказал я, — поступаете неразумно. Ваш главный конкурент и непримиримый противник — кандидат от КПРФ, а вы набросились на Очирова. У вас же, если честно, нет никаких шансов победить коммуниста. А у Очирова такой шанс есть. Так вам надо бы сплотиться с Очировым, чтобы совместно свалить коммуниста…

— Ну да, — согласились георгиевские жириновцы. — Конечно, у Очирова есть ресурсы. А нам Вольфович никаких ресурсов не выделил — свои деньги вкладываем… А без ресурсов какая же победа?

— Верно, у Очирова есть и ресурс, и связи, — подхватил я. — И человек он порядочный — в случае победы вас не забудет. Ему же здесь нужны будут помощники. А вы — в самый раз…

После перерыва кандидат в депутаты от ЛДПР отозвал свою жалобу на Очирова. А руководитель очировского штаба Мефодий заявил, что их люди не имеют никакого отношения к раздаче муки и продуктов населению Георгиевска: «Пакеты выдавались в штабе бесплатно всем подряд, а для чего их потом люди использовали — мы и знать не знаем…»

Такое простое объяснение большинство членов комиссии устроило.

— Честь имею! — радостно сказал генерал Очиров всем на прощание и уехал вместе с Мефодием и Купером в штаб.

А меня пригласили к себе в гости либерал-демократы, после чего мы отобедали с ними в какой-то местной армянской шашлычной.

Жириновцы оказались вполне приличными, любящими свой край людьми, хотя и немного наивными, как большинство россиян в глубокой провинции. На чистом энтузиазме, за счет собственных, весьма скромных, средств они годами поддерживали активность в Георгиевске своей парторганизации и очень хотели верить в то, что их помнят и ценят в далекой Москве.

А штаб генерала Очирова гудел, словно пчелиный улей: Мефодию и Куперу, благодаря местным знакомым Очирова, удалось рекрутировать массу помощников, большинство из которых походили на городских сумасшедших и очень напоминали собой сборную московскую тусовку из анпиловцев и сторонников Новодворской.

Некоторые из них были такие активные и прилипчивые, что нам часто приходилось просиживать весь день в штабе без обеда на одном чае. А вечером в Георгиевске поужинать в приличной обстановке было решительно негде, поэтому мы садились в штабную машину (обычные «жигули») и велели водителю отвезти нас в Кисловодск, Пятигорск или куда-нибудь еще, где можно было нормально поесть и отдохнуть от всего этого дурдома.

В один из таких поздних вечеров в Кисловодск мы отправились вдвоем с Купером, были голодные и потому злые, а те рестораны, куда мы заезжали, оказывались, как назло, либо уже закрыты, либо на спецобслуживании, то есть в них плясали и шумели свадьбы.

Наконец какой-то гаишник показал нам ресторан, который, по его словам, был очень дорогой, но работал допоздна.

В этом ресторане, украшенном белыми «античными» колоннами из гипса, гремела музыка и тоже было полно людей.

Но нам все-таки нашли столик прямо у входа, за которым мы и устроились с Алексеем лицом к залу, чтобы лучше видеть то, что там происходило.

А там отмечали дни рождения две компании: большая еврейская семья со стариками и детьми, сидевшая за длинным столом, и армяне — мужчины и женщины среднего возраста, расположившиеся напротив.

Мы сделали заказ и, пока нам готовили жареных перепелов, салаты и харчо, пили холодное белое вино, поглядывая на присутствующих. Те тоже с интересом смотрели на нас. Но со стороны еврейской компании это было не очень заметно, а вот армянские мужчины весьма демонстративно и враждебно поглядывали в нашу сторону, танцуя со своими толстозадыми женщинами в аляповатых платьях в обтяжку или сидя за столами и демонстрируя нам волосатые мощные руки с высоко закатанными рукавами черных рубашек.

Тем не менее мы были спокойны и невозмутимы. Набросившись на еду, как только она оказалась у нас на столе, мы все равно продолжали кидать взгляды и на тех, и на других, и на сцену, при этом наши лица оставались непроницаемыми — на них не было ни улыбок, ни удивления — ничего. И мы сами практически не разговаривали, да в таком шуме это было и невозможно.

На сцене четверо музыкантов — два гитариста, саксофонист-клавишник и барабанщик, классический состав кабацких лабухов, — поочередно и очень громко исполняли всего две лишь песни, каждый раз объявляя их названия в микрофон.

— «Еврейские глаза», песня Марата Левина, по просьбе наших уважаемых гостей, — произносил солист с придыханием.

— Песня первой любви Арно Бабаджаняна, по просьбе наших уважаемых гостей, — говорил он спустя минуты четыре.

И так, друг за другом, без конца.