Адвокат моей любви

У меня в голове роилась туча вопросов, но все они были далеки от моих чувств. Я не представляла, как сложатся отношения Марата с сыном. Как это будет? Между бывшим мужем и подругой не было никаких отношений, они никогда не испытывали друг к другу никаких чувств, кроме дружеских. Но уже несколько лет нет и их. Я была абсолютно уверена, что больше у Лены не будет никаких проблем — Марат не позволит сыну ходить в круглосуточный интернат и расшибётся в лепёшку, чтобы сын был здоров. Но вариант «выходной папа» — это не о Марате. И какую жизненную… мужскую установку может дать Данилу знание, что папа живёт отдельно? А постулат «живут же другие так» не имел никакого отношения ни к Марату, ни к Лене...

Мы шли молча. Я была уверена, что подруга думает о том же. Им было о чём поговорить с Маратом наедине. Но не на пикнике.

Качели мы увидели не сразу. Немного свернули с чуть заметной тропы и оказались от них немного в стороне. Лес на почти ровной площадке отвесной горы подступал к самому её краю. Ровноствольные сосны цеплялись за каменистое основание, свешивая высокие кроны над быстрым течением притока Маны. Ниже по течению как раз он и обрывался радужным водопадом в материнскую реку, а здесь его дно было похоже на ложку с крутыми краями. Совершенно прозрачная вода позволяла рассмотреть каждый камень на дне. Верёвочные качели с сиденьем, вырезанным из старой автомобильной покрышки, привязанные к толстым сосновым сукам, явно предназначались для любителей острых ощущений — с них ныряли с горы в воду, хотя место было опасным: как раз напротив дерева под водой дремал обласканный течением до неправильной вытянутой округлости огромный кусок скалы.

— Это они на этих качелях качались, что ли?!

В голосе Лены звучал ужас и гнев. Я не могла поверить в неразумность Андрея и огляделась по сторонам, с облегчением увидев импровизированные качели, подходящие для малыша: кусок ствола берёзы лежал поперёк поваленного заросшего мхом ствола осины.

— Нет, вон там качались.

— Фу-ух! Меня чуть кондрашка не хватила! Наверное, это захватывающие впечатления, но я бы не рискнула качаться над водой.

Я с силой подёргала толстые верёвки:

— Ну, раз они здесь висят, значит кто-то на них качается. Можно ведь и не прыгать в воду. И вообще повернуться к ней спиной, дабы не будить богатое воображение и избавиться от соблазнов.

Лена, держась за ветку, старалась заглянуть за край горы:

— Метров семь высота будет… Где, интересно, назад забираются?

Я осторожно присела на кусок шины, не сразу опустив на неё свой вес. Посмотрела на крепкие узлы… подогнула ноги, вцепившись в канаты. Толстые сучки даже не прогнулись, только один немного заскрипел.

Я покачивалась, легонько отталкиваясь ногой и стараясь не нависать даже над краем скалы, не то что над водой. Для острых ощущений хватило щекочущего спазма внизу живота при взгляде с высоты скалы. Чувство самосохранения, когда родились внуки, срослось с ответственностью за дочерей и мальчишек. И я цепко держалась за верёвки, стараясь прислушиваться к скрипу дерева.

Это, наверное, и спасло.

Я смотрела на Андрея, уже показавшегося на тропинке, когда краем глаза увидела, как Лена резко вскинула руку и, вскрикнув, ухнула вниз. Треск обломанной ветки я услышала, словно с заевшей магнитофонной плёнки. И так же, будто в замедленном кино, краем глаза увидела, как сорвался из-под ноги подруги острый край горы. Совсем немного, но этого хватило, чтобы одна нога Лены соскользнула, а ветка, не выдержав вес тела, обломилась. Но не до конца — тонкая шкурка ещё сползала со ствола медленно и неотвратимо.

Казалось, всё происходило помимо моей воли… само собой… и гораздо быстрее, чем способно человеческое тело — я, вскакивая с качели, протянула руку и вцепилась в предплечье Лены, почувствовав, что от резкого рывка оборвала канат с сука. Он ударил меня по голове, обсыпав трухой. Я зажмурилась и, чувствуя, что не удержу подругу, отпустила бесполезную верёвку и вцепилась ногтями в кору толстого ствола сосны, стремясь удержаться на краю обрыва и не отпустить подругу. Она молчала. И это было страшнее всего. Я не видела её. Перед глазами стояло личико большеглазого Данилки и звучал его вопрос: «Тётя Оксана, зачем ты уронила мою маму?»

Рука подруги покрылась чем-то липким и стала выскальзывать…

— Лееенааа!!!

Я закричала от ужаса, ослепнув от внезапных слез, заливших лицо, когда вдруг перестала чувствовать вес Лены. Только во что-то впивались мои скрюченные пальцы… во что-то вцепились мои твёрдые, как ножи, длинные ногти.

— Оксана… Оксана… Отпусти…

Голос Андрея заставил открыть глаза. Он держал Лену подмышки и отпихивал меня от края горы бедром. Мои руки занемели. Я с ужасом увидела, что порвала подруге руку, вонзив в неё ногти. Кровь сочилась из-под них тонкими дорожками. Но адская боль пронзила другую руку. Я резко отпустила Лену. От боли мы вскрикнули одновременно, и обе схватились за руки. Лена — за глубокие кровавые следы, а я — за кисть второй руки, на которой жалкими обломками торчали вырванные ногти.

* * *

— До свадьбы заживёт.