Аэлита. Новая волна: Фантастические повести и рассказы

Ну, вот. Сейчас начнется жвачка. Эта тема — что погода или политика, в любой компании одно и то же — будут всуе жаловаться, что столько сил и средств ушло на борьбу с травосеями, а потом вдруг как-то все кончилось. Была проблема, и не стало проблемы. Очередной мыльный пузырь… и вообще… или начнут рассказывать друг другу байки про Бога Травы, а потом синьор Джио (в данном случае — только он) изречет какой-нибудь эквивалент: «Есть много, друг Горацио, такого…»

— …когда я сам его видел!

«Сюиза» притормозила на перекрестке.

— Кого?

— Бога Травы.

Гнездович присвистнул. Падре Очеретти летуче перекрестился.

— Про это ты нам не рассказывал.

— А нечего и рассказывать…

Я, разумеется, читал «Жизнь Истребителя», сначала подпольно изданную, потом признанную официально; и всякий раз, несмотря на авторское предисловие, статьи экспертов, заключения психологов, социологов, палеоботаников и военных, — не мог одолеть ощущения, будто меня дурачат. Будто это все хоть и страшная, но сказка, потому что с людьми из плоти и крови такого не бывает. Живой эрбы я в глаза не видел, застал только бурную антирекламную кампанию и отчаянные разговоры, а потом, когда все это пошло стихать, тухнуть и скисло, — тогда только стало любопытно: что же это я, собственно говоря, упустил? Поэтому я осторожно спросил:

— Ну… и как он?

— Чудовище, — отвечал антрополог, уставясь прямо перед собою.

— Как же ты с ним познакомился? — не унимался Гнездович. — И молчал! Вот тип!

— Я с ним не знакомился. Все из-за спонсора. Ходил я после откочевки, искал нужное дерево с хранилищем. Так они умудрились выбрать как раз неподалеку от его деревни! Во всей сельве места не нашлось! Потом спохватились, перенесли. Только я в тот единственный раз на него и нарвался.

— Да расскажи, не томи, — Гнездович чуть через сидение не перелез.

— Ну… был он поддеревом. Встал, посмотрел на меня молча… и ушел. А дети за ним побежали.

— Посмотрел? Но ведь он, согласно канону, слепой?

— Какие дети? Ваши?

— А я и не говорю, что зрячий. Канонов не знаю, и не глазами он на меня уставился. Вспоминать не хочу, не к ночи, — Тукупи свернул пальцы в какой-то хитрый шиш, повел возле коленей. — Дети? Мои? С какой стати? А еще о каких-то канонах толкуете! В сельве только один, — маленький, с женщину ростом, волосы белые, лицом страшен, без глаз, а за ним дети бегут — это он. Я после этого сразу откочевал на всякий случай. Хотя он вскоре умер.

— Ф-фу! Задурил ты нам голову, Селиван. Да, так ты говоришь — умер?

— Увидел меня и умер. Да.

— Ничего себе! А, Джио?

— Люди смертны, — отозвался Очеретти.

— Больше я в те места не заглядывал. Опасался за жену. Потом за дочек. Ночью спать надо, а не баб стеречь.

— Что ты, Селиван!

— Да. К нему очередь выстраивалась. Особенно на новую луну, когда совсем темно. Из других деревень даже приходили, от охотников тоже. И никогда осечки не было. Он там всю сельву, от океана до гор, своими… отпрысками засеял.

Гнездович, отфыркиваясь, повалился на спинку сиденья:

— Вот они за ним и бегали… папочка, мол, папочка…

— Послушайте, Тукупи, — сказал я. — Зачем же вы откочевали, чего опасались, если он умер?

— Это только так говорилось, что умер.

— Кем говорилось?

— Слухами сельва полнится. — Тукупи расплел наконец пальцы, расстегнул пуговицу на рубашке и снова сложил оберег. — Мало ли… сегодня умер, а завтра опять жив. И так бывало. Все-таки бог.

— Приехали. — Гнездович перегнулся, теперь уже ко мне. — Ну как, интересно?

— Да уж… уж да.

— Будет еще интереснее. Спускайтесь, друзья мои, сейчас открою. Спускайтесь.

В уже знакомой мне гостиной, отделанной «кипу», Гнездович рассадил приятелей (Тукупи задрал голову и, чуть шевеля губами, рассматривал письма). Меня поместил в центре, в кресле стиля позапрошлого столетия, — сидеть вроде удобно, однако очень быстро оказываешься в дурацком положении — то ноги винтом вокруг ножек завиваются, то руки норовят под подлокотники пролезть. Очеретти, приняв от меня рукопись Юреца, сидел неподвижно. На меня он не обращал внимания, — видимо, погрузился в молитву. Так что мы оказались с Гнездовичем один на один. Доктор пошарил между диванных подушек и вытащил еще папочку.

— Будьте любезны, прочтите сейчас.

— Что-то вы заботитесь о моем культурном уровне…

— Угу. Читайте, Артемий Михайлович.

Я стал читать. В папочке содержались такие подробности, что это производило впечатление истины в последней инстанции. Все было расписано, включая детский сад и школу, а уж карьера излагалась особенно смачно… Конечно, упоминались «Застенчивый ландыш» Рошвана, и монета из Стеклянного замка, и Койский клад… И куда все это якобы ушло. И даже — сколько я примерно получил, в процентах от реальной стоимости. Но про Декана (само собою!) — ни слова. Молодцы. Ай да молодцы!

— Это вы мне сюжеты подкидываете? Про математиков, теперь вот это…

— Читайте дальше. До конца.

Я послушно отлистал папку. Хотя конец был мне отлично известен. Черт возьми, у них были даже фотографии «до» и «после»! Корчить дурачка не приходилось.

— И что теперь?

Гнездович потер ручки и забрал у меня историю одной из моих жизней.