АЭРОПОРТ

— Какая опухоль?

— Скорее всего, злокачественная. Анализы еще не готовы.

— Опухоль чего?

— Желудка.

Через час Алексей был в Бориспольском аэропорту, ожидая рейса на Париж, чтобы потом долететь до Нью-Йорка и оттуда в Даллас. Пришлось купить бизнес-класс.

Из Парижа Алексей позвонил Ксюше:

— Я люблю тебя. Все будет хорошо.

Ничего хорошего не было. Опухоль оказалось неоперабельной. Четвертая стадия. Самый плохой рак из возможных — низкодифференцированный. Почти на три четверти желудка. Почти без симптомов. Невероятно. Да, была отрыжка после еды. Но это надо быть американцем, чтобы бежать с отрыжкой к врачу. Да, Ксюша худела. Но она соблюдала пост каждую зиму и весну, не из‑за религиозного фанатизма, а здоровья ради.

Ну, чуть-чуть больше похудела, чем обычно.

Боли и чувство быстрого насыщения пищей начались только в конце апреля. Самый лучший американский онколог сказал, что операцию делать нельзя. Будет только хуже. Вся надежда лишь на ударную химиотерапию.

Три недели в больнице. Капельницы и таблетки. Сын Арсений, его жена Джейн и Алексей сменяли друг друга у ее постели. Ксюша таяла на глазах.

Во время перерыва между первой и второй «химией» Ксюшу привезли домой. Она еще ходила, но ей все труднее и труднее было глотать пищу.

Однажды, вернувшись из магазина, Алексей застал ее в своем кабинете. Она сидела, не шелохнувшись и не оборачиваясь, напротив его включенного компьютера.

— Дорогой мой, тебе придется объясниться, — сказал она почти безучастно.

Уходя, он забыл закрыть почту и выключить компьютер. На экране светилась их последняя переписка с Никой.

Ника: «Я обожаю тебя».

Алексей: «Я тоже».

— Извини, я не хотела залезать в твою почту, — все так же отстраненно сказала Ксюша, все больше и больше похожая на свою тень. — Я хотела посмотреть погоду.

Она повернулась к нему и посмотрела так, как никогда еще не смотрела.

— Как ты мог? Я так любила тебя. Так верила тебе.

— Это было один раз. Так получилось. Была война.

— У тебя было двадцать пять войн. И всегда так получалось? Я должна была догадаться еще в Киеве, когда она сказала, что ты «настоящий профессионал». Да, Алеша, ты настоящий профессионал, и не только б...дства, но и вранья.

Он услышал от нее матерное слово в первый и последний раз в жизни.

— Прости меня. Это была ошибка. Эмоциональный срыв. Война. Ксюша, прости меня.

Он сел перед ней и уткнулся головой ей в колени. Она начала автоматически гладить его волосы. Потом остановилась. Отвела руку.

— Бог простит. Я не хочу больше жить.

Ксюша зарыдала и закашлялась. Алексей поднялся за платком. Ксюша надрывно кашляла и выплевывала в платок частицы распадающейся опухоли. Он стоял рядом и обнимал ее. Ей сказали, что это хороший знак, что опухоль распадается, — значит, «химия» действует. Ему доктор сказал, что это конец.

Когда приступ прошел, она вдруг резко поднялась, обняла его и закричала ему в ухо:

— Я люблю тебя, я люблю тебя! Спаси меня, спаси!

Он отнес ее в постель, и они снова были счастливы вместе.

Когда она уснула, Алексей вышел во двор и позвонил Нике. Та сразу же взяла трубку.

— Да, любимый. Ну, как у вас дела? Как Ксения? Ей лучше?

— Ксения умирает.

— Как же так? За что? Почему? — Ника заплакала в трубку, и ее слезы были искренними.

— Ника.

— Да, любимый? — Алексей слышал, как она сморкалась в платок.

— Она знает про нас. Мне пришлось ей все рассказать.

Ника перестала плакать, долго молчала, потом, наконец, произнесла таким тоном, которого он от нее никогда не слышал, как будто его ухо прикоснулось к холодной стали:

— Это очень жестоко по отношению к ней. Это очень жестоко по отношению ко мне. Больше никогда мне не звони. — И выключила телефон.

Он попытался перезвонить, но услышал автоответчик, говоривший таким же ледяным тоном: «У абонента места для записи сообщений не осталось».

* * *

Как удивительно подчас подвешена жизнь — на такой тонкой ниточке, что многие, если не большинство, события в жизни происходят вообще абсолютно случайно. И порой шансы того, что нечто произойдет, настолько мизерны, что какое‑то событие кажется абсолютным чудом. Но чудеса случаются.

В далеком 87-м году, в жарком и душном московском августе, он вернулся из офицерских лагерей — загорелый, зубастый, поджарый, мускулистый и веселый. Он не был трезвым ни единого дня этим летом.

Если быть до конца честным, он не был трезвым ни единого дня с тех пор, как вернулся из армии в 1984 году и поступил в священный ИСАА, Институт стран Азии и Африки при МГУ, который по обыкновению все называли по-старому — Институт восточных языков.

На третьей паре, а иногда и на второй он был уже фактически и химически подшофе, и весь остальной день, а дни тогда были бесконечные, состоял из портвейна, девушек, гитары, портвейна, девушек, женщин, портвейна и снова девушек. Или женщин. Впрочем, под вечер эта зыбкая грань стиралась начисто.