АЭРОПОРТ

Через пару дней после окончательного пробуждения Таня сообщила Алеше, что она уезжает в командировку, и попросила его в ее отсутствие навестить Егорку, томящегося в санатории под Москвой. К слову сказать, пылкий Алеша к тому моменту уже успел сделать Тане предложение руки и сердца, и Тане предстояло выбрать между ним и десятком других женихов, обивающих пороги дома первой красавицы Москвы.

Выбор она, конечно, уже сделала, и понятно какой, но заявила, что сообщит о своем решении через неделю, по возвращении из поездки. Признаться, в этом «конкурсе», конечно же, отсутствовал принцип fair play, поскольку Алеша уже некоторое время безвылазно находился, так сказать, внутри дома и имел неоспоримое преимущество практически своего поля перед теми соискателями руки, кто маялся от неопределенности снаружи.

В момент их разговора и передачи судьбоносных инструкций на кухню неслышно вошла, а точнее, вплыла по воздуху, словно в режиме замедленной съемки, легкая, грациозная, хоть и несколько заспанная, ботичеллиевская Ксюша, состоявшая преимущественно из веснушек, огненно-рыжих волос и подслеповатых глаз за толстыми стеклами очков.

И тут Таня совершила роковую ошибку: она недооценила степени коварства Алеши, ее родной сестры и Судьбы. Она спросила Ксюшу, которая обожала Егорку и в частое отсутствие Тани воспитывала его как родного сына, не хочет ли та составить Алеше компанию в поездке в Звенигород. Ксюша, с которой моментально слетел сон, сменившись при этом, правда, некоторым трепетом, не раздумывая, согласилась.

Таня, не чувствуя подвоха, не колеблясь и не думая о последствиях, милостиво расцеловала обоих и исчезла за дверью, дыша духами и туманами.

Алеша, наконец, уехал домой в Тушино, где сказал маме, что женится. Мама перекрестилась и сварила ему пельмени. Утром следующего дня жаркий пьяный август сменился прохладным трезвым сентябрем. Ксюша и Алексей, как и договаривались, встретились у Белорусского вокзала (оба пришли минута в минуту), откуда и отправились на пустой электричке в сторону Звенигорода, предварительно запасшись газетами и журналами с кроссвордами в привокзальном киоске «Союзпечати».

По дороге Алексей демонстрировал образованность, а Ксюша, не поднимая глаз, вписывала неровные буковки в ровные клеточки. А за «пыльным поцарапанным стеклом» тем временем мелькали станции с дурацкими названиями — Рабочий Поселок, Тестовская...

В звенигородском детском санатории объявили карантин, и Егорку можно было увидеть только через высокое окно на первом этаже обшарпанного старинного здания ядовито-салатного цвета. Ксюша стояла, взобравшись на Алешину коленку, и общалась с Егоркой через стекло. Алеша, в свою очередь, бережно поддерживал Ксюшу за талию и другие части спины для устойчивости конструкции, и они оба уже начинали чувствовать эти все нарастающие вольты и амперы электрических разрядов, соединяющих их тела, жизни и судьбы в тот прохладный сентябрьский полдень.

Через полчаса они уже сидели в какой‑то звенигородской стекляшке. Смеялись, пили теплое «Советское шампанское» на Алешины последние карманные (других у него отродясь не водилось) деньги и были счастливы. Так же, как и все следующие двадцать семь лет.

Когда спустя неделю, которая промелькнула в один миг, Таня вернулась, Ксюша честно поведала ей о случившемся.

Таня строго посмотрела ей в глаза и сказала тоном взволнованно-красивого гида-переводчика: «Ксюша, ты с ума сошла! Посмотри на него! У него ведь в голове одни женщины и выпивка! Он же тебя через неделю бросит!».

«Танечка, даже если он бросит меня через неделю, я буду счастлива всю оставшуюся жизнь», — вымолвила Ксюша дрожащим голосом, и веснушки поплыли наперегонки по ее бледному, взволнованному лицу...

* * *

Двадцать семь лет спустя умирающая в лучшем техасском онкологическом госпитале Ксюша, неимоверно изможденная и исхудавшая за короткое время болезни, но все еще такая же молодая и красивая, непослушными пальцами набирала сообщение для Алеши. Тот вышел из больницы чего‑нибудь перекусить в соседней B.B.Q.-забегаловке.

Допивая свой эспрессо без сахара, Алексей прочитал сообщение от Ксюши, в котором содержалось только одно слово — Zvenigorod.

Когда он вернулся в Ксюшину палату и она очнулась от забытья, то первым делом спросил ее про это странное смс в одно слово.

Ксюша взяла его руку своими длинными, холодными и иссушенными пальцами, с которых уже давно сползли все кольца и перстни, прижала ее к своей еще более холодной щеке и прошептала: «Хоть ты ничего и не помнишь, я все равно так люблю тебя, дурака!».

Ксюша умерла в конце июня у него на руках. Ее похоронили на уютном зеленом просторном кладбище недалеко от их дома. Вокруг не был ни крестов, ни надгробных памятников. Только суровые могильные плиты.

На ее серой мраморной плите было высечено два имени: Ксения Верховская, даты рождения и смерти, и Алексей Молчанов, дата рождения.

* * *