Аэростаты. Первая кровь

Мне пришел конец. Это свойство осталось со мной навсегда. Стоит мне увидеть человеческую или звериную кровь, и я проваливаюсь в небытие. Не могу даже сказать, что речь идет о фобии: я не так долго остаюсь в сознании, чтобы анализировать этот феномен. От понимания этого, в силу принципа дополнительности, моя патология усилилась. Теперь мне достаточно увидеть бифштекс с кровью или тартар. Это стало довольно серьезным изъяном.

Родись я в другое время, меня, наверно, сводили бы к психологу. Впрочем, не надо быть большим специалистом, чтобы понять: недуг развился на фоне гибели отца. Когда причиной смерти служит взрыв мины, это должно выглядеть как кровавый фейерверк.

У меня появилась ахиллесова пята. Зубоскалы из Пон-д’Уа пользовались ею вовсю. Симон при каждом удобном случае старался расцарапать себе кожу, исключительно ради удовольствия посмотреть, как я тут же сомлею.

Мне запретили заходить на кухню: мало ли что, вдруг я там наткнусь на еще сырое говяжье жаркое.

Симон по своей вредности надеялся, что слово производит тот же эффект, что и сама вещь. К счастью, подобного смешения не было. Я ненавижу слово “кровь”, но оно на меня не действует. Напрасно Симон старался вставлять его в каждую фразу, превращая свою речь в логоралли[21], зараза ко мне не липла.

Но с каникул я все равно вернулся меченым. Может, Дедушка позвонил Дедуле? Не знаю.

Я так мечтал понравиться матери, что заявил ей, будто намерен стать военным. Мама взглянула на меня с уважением. Но ее отец все испортил:

– Патрик, это невозможно.

– Это почему же? – возмутилась мать.

– Скажи матери, малыш.

Как я мог сам себя загнать в такой переплет? Кто меня тянул за язык? Я проклинал свое желание покрасоваться перед матерью. А она смотрела на меня и всем своим видом говорила: “Давай, сын, прикончи меня, мало я настрадалась…” Скрепя сердце я произнес:

– Я падаю в обморок при виде крови.

– Это еще что такое? – удивилась Клод.

– Это правда, дочка, – снова вмешался Дедуля. – А поскольку Патрику наверняка не захочется работать в армии бумагомаракой, я надеюсь, что он выберет другое поприще.

Тогда я, униженный, предложил другой вариант, чистую провокацию:

– Я могу стать поэтом.

– Ну уж нет, хватит нам в семье одного поэта! Хочешь с голоду подыхать, как в Пон-д’Уа? – взвился Дедуля.

Я потупился, подозревая, что, изъяви я намерение стать вратарем или начальником станции, меня немедленно выгонят из дому.

– Увы, Пэдди, что же нам с тобой делать?

– Ну-ну, дочка, – сказала Бабуля, – твой сын очень способный. Он обходителен, незауряден, миролюбив, красноречив…

Перечисление этих достоинств привело меня в отчаяние: полная противоположность тому, каким я хотел быть. Да и с чего Бабуля взяла, что я красноречив? Я почти не раскрывал рта. Впрочем, возможно, она именно это и называла красноречием.

– И какую же карьеру можно сделать с такими способностями? – всхлипнула мать, увидев в этом портрете, насколько я непохож на Нотомбов.

– Вот именно, карьеру! – отвечала Бабуля.

– Какую такую? – поинтересовался я.

– Дипломатическую.

– Это что?

– Ну-ну, Патрик, это ты должен знать. Дипломаты – это люди, которые представляют свою страну за границей. Они там помогают своим соотечественникам, а иногда не дают разразиться войнам.

– Какая скука! – вздохнул я.

Взрослые расхохотались. Я был в отчаянии. Значит, моя ахиллесова пята обрекает меня на ремесло, предназначенное для людей обходительных и мирных? Никогда! Я решил стать актером.

В прошлом сезоне Бабуля отвела меня в Театр дю Парк на “Сирано де Бержерака”. Мне очень понравилось. Я бросился писать пьесу примерно на тот же сюжет, только изъян героя состоял не в непомерном носе, а в склонности падать в обморок при виде крови. Очень скоро я понял, что ничего не выходит. По ходу дуэлей мой персонаж при первой же крови отрубался. Он был просто смешон.

Я составил подробный список тем, которых мне из-за моего недостатка следовало избегать – с учетом того, что роли я непременно буду играть сам, как Мольер, либо, по крайней мере, буду присутствовать на своих спектаклях, а рисковать, проверяя, упаду ли я в обморок и от театральной крови, мне не хотелось. Значит, придется избегать сражений, вампиров, юных девственниц, поисков Грааля – в общем, всего увлекательного.

Оставались только психологические темы или символизм. Мне хотелось повеситься. Пятнадцать лет – ужасный возраст. Мой горизонт постепенно сужался.

В начале учебного года Жак рассказал мне про свой, как он говорил, “флирт” с одной юной англичанкой.

– Офигенные каникулы, старик! Надо тебе попробовать с девочками.

Он, конечно, был прав. Но почему это меня не вдохновляло? Может, я был еще мал? Я вспомнил Симона и заявил:

– Просто я некрасивый.

– Ну и что? А я разве красивый? – возразил Жак. – К тому же ты не урод. Этого более чем достаточно.

Утешенный его оценкой, я задался вопросом, где найти девочек. Начиная со средней школы, я ходил в мужское учебное заведение.