Афанасий Фет

Отдушиной от литературных битв и отчасти борьбы за существование была деревенская жизнь. Борисовы, переехавшие из Фатьянова в Новосёлки, усердно звали погостить, и Фет охотно пользовался этим приглашением — жить в деревне, к тому же в гостях, было намного дешевле, чем в Москве. Согласно воспоминаниям Фета, таков был их уговор: «…Мы решили с Борисовыми, протягивая друг другу материальную руку помощи, делить год на зиму и лето, из которых первую половину Борисовы гостили бы у нас в Москве, а вторую мы у них — в деревне»^{378}. В Новосёлках Феты провели весну, лето, сентябрь и как минимум начало октября 1858 года и примерно столько же времени в следующем году. В первый приезд разместились на антресолях, где когда-то жила мать. Борисов занимался хозяйством, периодически выезжая в Грайворонку. Фет работал — переводил историческую трагедию Шекспира «Юлий Цезарь» — и отдыхал. Надежда, ожидающая ребёнка, по совету врачей много гуляла, и брат с удовольствием к ней присоединялся.

Компанию составляли жившие по российским меркам близко Тургенев и семья Толстого. Разговаривали, читали друг другу произведения, над которыми работали: Фет — свои переводы, Тургенев — «Дворянское гнездо». Охотились, часто заходя довольно далеко. Гостили друг у друга — Фет стал завсегдатаем и в Спасском-Лутовинове, и в Ясной Поляне. Лев Толстой (не говоря уже о его «образцовом» брате Николае) был для Фета примером цельности натуры, и тот восхищался силой и оригинальностью его ума и характера. А вот с Тургеневым установились отношения насмешливые. Тургенев мог подшучивать над кавалерийской походкой Фета, вступать в споры, казавшиеся поэту мелочными и всё больше раздражавшие его, равно как и тургеневская двойственность, которую Фет считал не лицемерием, но следствием неосновательности, легкомысленности и вялости натуры: «Я был страстным поклонником Тургенева… меня крайне изумляло несогласие проповедей с делом. Так помню, проезжая однажды вдоль Спасской деревни с Тургеневым и спросивши Тургенева о благосостоянии крестьян, я был крайне удивлён не столько сообщением о их недостаточности, сколько французской фразой Тургенева: „faites се que je dis, mais ne faites pas ce que je fais[29]“» ^{379}. Ho приязнь и взаимный интерес перевешивали, и совместные охоты, прогулки и беседы были в целом дружественными и весёлыми и не портили почти идиллической обстановки. Счастливым эпилогом того новоселковского сезона стало рождение у Борисовых в ноябре, уже после возвращения Фетов в Москву, сына Петра, который, вопреки страхам, выглядел совершенно здоровым.

Пребывание Фетов в Новосёлках в те же примерно сроки в 1859 году было менее удачным. Меньше удавалось встречаться с Тургеневым. Помехой и работе, и отдыху был годовалый племянник. «В видах избавления дома от детских криков, — вспоминал Фет, — сестра с ребёнком и кормилицей переселилась в исконное женское и детское помещение на мезонине, а мы с женой перебрались в… новый флигель между домом и кухней. Эта перемена привела нас к какому-то физическому и отчасти духовному особняку… оставаясь во флигеле, когда жена моя уходила в дом играть на рояле, я впадал в тяжкую скуку. Жить в чужой деревне вне сельских интересов было для меня всегда невыносимо, подобно всякому безделью, а усердно работать я могу, только попав в капкан какого-либо определённого, долгосрочного труда, и при этом нужно мне находить точку опоры в привычной обстановке, подобно танцору, уверявшему, что он может танцовать только от печки, около которой всегда стоял в танцклассе. Чтобы не отставать от других, я приходил в дом читать вслух Илиаду Гнедича. Чтобы не заснуть над перечислениями кораблей, я читал, ходя по комнате, но и это не помогало: я продолжал громко и внятно читать в то время, как уже совершенно спал на ходу»^{380}. К тому же семья получила потрясшее её известие о смерти брата Василия (вероятно, от душевной болезни). Вскоре скончалась и его жена.

Завершилось это пребывание в деревне крайне мрачно. В начале октября Феты вернулись в Москву, взяв с собой Надю с ребёнком и кормилицей. По приезде у Надежды случился рецидив болезни: «Когда мы с сестрой вошли в магазин и я, рассматривая предлагаемые кроватки (для маленького Петруши. — М. М.), стал просить одобрения Нади, то убедился, к ужасу моему, что на неё нашёл окончательно столбняк. Видно было, что она пассивна до окаменелости. Приказав уложить кроватку с чехлом в пролётку, я не без усилия усадил сестру рядом с собою и пламенно желал только добраться домой без публичных приключений. Не теряя времени, отправился я к доктору Красовскому, умолять его о немедленном приёме знакомой ему больной. Невзирая на положительный отказ со стороны доктора, за неимением помещения, я объявил ему, что привезу больную и оставлю у него в приёмной, так как оставлять её в доме при ребёнке невозможно»^{381}.