Афанасий Фет

К сделанному Фетом переводу стихов персидского средневекового поэта Гафиза (на самом деле он, как и многие другие, пал жертвой мистификации немецкого поэта и философа Георга Фридриха Даумера, опубликовавшего в 1846 году книгу стихов, якобы представлявших собой перевод из Гафиза, на самом же деле сочинённых им самим) друзья отнеслись крайне скептически. Дружинин писал: «…недавно Фет был со своим Гафизом, из которого стихотворений десять превосходны, но остальные ерунда самая бессмысленная»^{387}. Толстой соглашался: «Фет прислал мне несколько стихотворений из Гафиза. Напрасно он их писал. Опять на Турген[еве] грех (второе издание книги Даумера (1856) Фету привёз Тургенев. — М. М.)» — и 20 декабря 1859 года откровенно сообщал о своём недовольстве Борисову: «Скажите Фету, что — виноват — его Гафизство мне не нравится по сообщённым мне образчикам — всеобщей большой мысли нет, а цвета персидской — или там какой поэзии, за двумя переводами не слыхать»^{388}. В результате Дружинин отказался купить эти переводы для своего журнала за 300 рублей, на что рассчитывал Фет; позднее 24 из 27 переведённых им газелей были опубликованы в «Русском слове» благодаря влиянию Григорьева, вернувшегося из-за границы осенью 1858 года и простившего другу отказ дать ему денег в долг.

Так же обстояло и с переводами из Гейне — наиболее важного для Фета немецкого поэта: ни одного из двадцати семи стихотворений Дружинин не опубликовал; они опять же были напечатаны в конце 1859 года в «Русском слове», где Аполлон Григорьев затеял циклопическую по размерам публикацию переводов этого поэта. Видимо, и собственную лирику Фета печатали теперь выборочно.

Внешне всё — придирчивое отношение «экспертов» к его стихам, требование ясности, переделок, строгий отбор и исключение не понравившихся стихов — выглядело привычно, разве что сама компания сократилась за счёт выбывших Некрасова и Панаева. На деле же всё обстояло совсем по-другому. В 1855 году одинокий, бедный молодой офицер легко относился к жизни, практически не прибегал к заработкам от литературы, и в такой ситуации оценки «экспертов» были чистым суждением. Теперь, когда Фет поставил благополучие собственное и своей жены в зависимость от литературных доходов, неблагосклонные суждения о его стихах и переводах, забраковывание их перекрывали воздух, не давали вздохнуть свободно. Отказ брать его стихи теперь едва ли не доводил поэта до настоящего отчаяния; каждое не принятое к печати стихотворение означало потерю 25 рублей для семейного бюджета.

Самый тяжёлый момент психологического кризиса пришёлся на конец 1859 года, когда в отчаянном состоянии Фет согласился продать какие-то из своих уже напечатанных стихов в только что начавший выходить журнальчик Фёдора Миллера «Развлечение»^{389}. 31 декабря 1859 года Дружинин писал Толстому из Петербурга, только что отказав приезжавшему к нему Фету в публикации его Псевдо-Гафиза: «Сам Фет прелестен, но стоит на опасной дороге, скаредность его одолела, он уверяет всех, что умирает с голоду и должен писать для денег. Раз вбивши себе это в голову, он не слушает никаких увещаний, сбывает по тёмным редакциям самые бракованные из своих стихотворений, и есть надежда, что и „Трубадур“, и „Рододендрон“ (два стихотворения, вызывавшие особенно сильные насмешки „весёлого общества“ и не вошедшие в книгу стихотворений 1856 года. — М. М.). Тургенев тут не виноват, и он и я, мы отговаривали Фета от Гафиза, бранили его за сношения с „Русским словом“, но он сказал: „Если бы портной Кундель издавал журнал под названием ‘Х. й’ и давал мне деньги за мои стихи, я, при моей бедности, стал бы работать для Кунделя“… всё это может кончиться тем, что он повредится в рассудке»^{390}.

Поражение Фета в борьбе за литературные заработки неотвратимо приближалось. И дело было не только в том, что соратники не оказывали ему поддержки. Сам лагерь, который выбрал Фет, терпел поражение. Влияние на литературу Чернышевского и Добролюбова только усиливалось, а «чистое искусство» сдавало свои позиции: рухнул «Атеней», уже в следующем году Кушелев-Безбородко передаст «Русское слово», где Фета поддерживали верные Полонский и Григорьев, в руки прагматичного поповича Григория Евлампиевича Благосветлова, который быстро превратит его в ещё один оплот ненавистных плебеев-разночинцев, сторонников в лучшем случае утилитарного подхода к искусству, склонных «разрушать эстетику». Совсем упал интерес к поэзии. И в общем это было закономерно — читающую публику интересовали именно те вопросы, от которых Фет отмахивался: политика, близящиеся реформы, их цели и средства. Поэтому, хотя процесс превращения литературы в профессию в это время только усиливался и в журналы приходило всё больше литераторов, имевших возможность зарабатывать с её помощью на жизнь, места в их рядах для такого поэта и переводчика, как Фет, больше не было, как, впрочем, и для других поэтов того же направления — Полонского, Григорьева, Аполлона Майкова.