Афанасий Фет

Казалось, поступление в Казанский драгунский полк в качестве вольноопределяющегося (в соответствии с новыми законами о воинской обязанности) должно было вывести явно сбившийся ум из тупика. («Полковой командир в письме ко мне расточал вольноопределяющемуся Борисову самые лестные похвалы»^{560}, — сообщал Фет в воспоминаниях). Однако после того как Петя отслужил положенные полгода, странности в его поведении не прекратились. Иван Петрович Новосильцев, принимавший участие в юноше, поселившемся в его петербургской квартире, написал Фету 23 мая 1884 года: «Приезжаю домой — Петя Борисов было вернулся и ушёл гулять, беспокойство и проч., в 12 часов ночи вернулся, опять нервный припадок, крики и проч., посылаю за доктором частным дежурного, сам бегу в аптеку, узнаю адрес и бегу к 2-м докторам, дождь проливной, возвращаюсь домой и ожидаю скорого приезда доктора, припадок, вышибает окно, кричит, что умрёт „хоть назло“ и проч. Приезжает доктор, до утра провозились с ним, успокаивая, упрашивая и проч. <…> Посылаю на острова за Вагнером, и с согласия Пети его увозят и помещают в больнице Св. Николая Чудотворца»^{561}. Фет получил опеку над его имениями и исправно выплачивал 50 рублей в месяц за его пребывание в лечебнице.

Выйти из больницы Петруше было не суждено. Единственное свидание с ним произошло через два года, когда Фет, мучимый мыслью, что племянник может нуждаться в родственном присмотре, задумал перевести его в частную лечебницу в Москве, неподалёку от купленного им дома. От этой затеи он в результате отказался — больной получал всю возможную заботу и ни в чём не нуждался. В «светлой и просторной комнате» Фет нашёл племянника «в прекрасном сером халате, сидящим с опущенною на руки и понуренною головой».

«Когда доктор остановился против больного, имея Боткина по правую, а меня по левую руку, Борисов не обратил на нас ни малейшего внимания и что-то бормотал, причём доктор сказал: „читает наизусть латинские стихи“.

— Пётр Иванович, — сказал доктор, — посмотрите, кто к вам пришёл.

При этих словах больной повернул голову налево и, узнав Боткина, слегка улыбнулся и снова понурил голову.

— Пётр Иванович, да вы посмотрите направо, — сказал доктор.

Больной поднял голову, и глаза его вспыхнули огнём восторга.

— Дядя Афоня! — крикнул он. Но это был один момент: луч восторга, засиявший в глазах его, видимо погасал, и, понуря голову, он снова сел на прежнее место, с которого было порывисто вскочил»^{562}.

Скончался Петруша 5 марта 1888 года в лечебнице в возрасте тридцати лет. Один из братьев Боткиных, Михаил Петрович, писал Фету: «Смерть сняла с него всё, наложенное на его черты недугом: в гробу лежал прекрасный интеллигентный юноша»^{563}. Ещё до помещения в лечебницу племянник составил «духовную», по которой всё имущество — имение Ольховатка и 80 тысяч капитала — оставил «дяде Афоне».

Временный упадок общественной жизни, подобный тому, что наблюдался в «мрачное семилетие» или в 1867–1874 годах, принял в этот раз новое, своеобразное и, можно сказать, судьбоносное для русской культуры обличье. Ситуация расчистила дорогу наиболее талантливым консервативным мыслителям, таким как Константин Леонтьев, чья книга «Восток. Россия и славянство», вышедшая в 1886 году, имела шумный успех. Пробудился интерес к работам Н. Я. Данилевского, усилиями Н. Н. Страхова выведенного из забвения; его труд «Россия и Европа», впервые опубликованный в 1869 году, в это время неоднократно переиздавался. Но оживились не только консервативные и славянофильски настроенные мыслители.

В целом интересы думающих людей начали смещаться от общественных проблем, от решения которых их снова отстранили, в сторону философии и религии, в которых они стали искать ответы на вопросы о смысле жизни, целях человеческого существования. Именно в эту эпоху зарождалась русская религиозная философия. Николай Фёдорович Фёдоров создавал свою грандиозную «Философию общего дела», поразившую воображение Толстого и Достоевского и положившую начало одному из своеобразнейших направлений в русской и мировой философско-религиозной мысли — «космизму». Тогда же ступил на научную и философскую стезю другой крупнейший представитель этого движения Константин Эдуардович Циолковский. Начались крайне извилистая карьера публициста, философа, писателя Василия Васильевича Розанова и деятельность религиозных мыслителей братьев Сергея и Евгения Трубецких.

Эта новая интеллектуальная атмосфера была для Фета намного более благоприятна, чем атмосфера 1860–1870-х годов. Поиски «космистов», религиозных мыслителей и будущих историософов и мистиков были ему не особо близки, но намного более созвучны его собственным философским взглядам, чем идейные течения предыдущей эпохи.

Фет не просто вписывался в новую эпоху лучше, чем в предшествующую, — он неожиданно оказался в самом центре духовных поисков благодаря судьбе, сведшей его с одной из важнейших фигур русской религиозной и философской мысли, сыном своего однокашника по Московскому университету Владимиром Сергеевичем Соловьёвым.