Афанасий Фет

Таким образом, едва ли не в самом важном для себя пункте Фет разошёлся с новым царём. Не близок был поэту и несомненно славянофильский характер, который быстро начала принимать государственная идеология. Тем не менее наступала эпоха, благоприятная для публичного выражения его взглядов. Фетовскую общественную позицию теперь некому было клеймить, и он мог спокойно вести диалог с людьми, разделявшими его базовые принципы — веру в самодержавие и ненависть к революции. И Фет этим воспользовался в полной мере: на восьмидесятые годы приходится расцвет его политической публицистики. С 1882 по 1891 год он написал и напечатал 29 разного размера статей и заметок в «Русском вестнике» и катковских же «Московских ведомостях», в славянофильском журнале «Русь», в сборнике «Сельскохозяйственные очерки» (1889). Диапазон его высказываний широк. В единственной оставшейся неопубликованной статье «Где первоначальный источник нашего нигилизма?» Фет снова и снова требует уничтожения общины, опровергая теперь уже «охранительные» аргументы в её защиту: «…Каждый собственник есть в силу вещей блюститель порядка, исторический консерватор, и… дать возможность всякому стать личным собственником хотя бы самой дробной части земли — значит работать в силу законности и порядка». (Кстати, то, что сельский буржуа — настоящий консерватор, а вовсе не опасное «третье сословие», понимал и прекрасно показывал Салтыков-Щедрин). Говоря о благоприятных последствиях уничтожения общины, Фет, как всегда, смело идёт до конца, не боясь жупелов «батрачества» и «кулачества», которыми пугали его оппоненты: «Естественная сила вещей возьмёт своё. Крестьяне, способные вести пахотное хозяйство, скупят землю у неспособных, а те, к величайшему своему благополучию, поступят в рабочие»^{555}.

Энергия Фета-публициста и его готовность повторять одно и то же поражают. Практически те же мысли, что и в «Наших корнях», он снова излагает в брошюре «На распутий», которую преданный Новосильцев снова распространял среди придворных и правительственных чиновников. Удивителен и диапазон его публицистики: Фет выступает по вопросам земского самоуправления, введения рабочих книжек, коннозаводства. В заметке «По поводу статьи „Семейные участки“», нападая в очередной раз на общину, он намеренно резко задевает славянофилов, к которым испытывает всё большее презрение. О том, насколько осмелел консервативный публицист, даёт представление статья «К вопросу о политических ссыльных»: он требует отказаться от практики отправлять политических преступников в «простую» ссылку, где они получали возможность пропагандировать свои подрывные идеи среди крестьян: «Тут дело идёт о необходимости полного, насколько возможно, разобщения здоровой части населения от заражённых…» Некоторые пассажи его краткого текста заставляют поёжиться: «К „лихим людям“ наших предков, ворам, убийцам, поджигателям присоединился особый тип „лихого“ человека; теперь правительству приходится иметь дело с анархистами, политическими ворами. Он более опасен уже потому, что уследить за ним труднее, чем за всяким иным преступником. Он без особого труда обходит всякие преграды…» «Для воров и убийц есть традиционная Сибирь, есть остров Сахалин, а для политических негодяев открыты все грады и веси Русской земли!.. Рационально ли это с государственной точки зрения?»^{556} — задаёт Фет вопрос, который сам считает риторическим.

Изредка Фет получал отповеди, например со стороны твёрдо державшегося либеральных убеждений «Вестника Европы», на которые отвечал решительно и уверенно. Можно сказать, что он торжествовал: он мог свободно выступать на страницах печати, в то время как его враги отправились на виселицу, на каторгу или в ссылку либо вынуждены были замолкнуть. И всё-таки торжество было неполным. Несмотря на все усилия, власть могла только погасить революционную активность, убрав с арены общественной жизни наиболее ярких и энергичных представителей радикальной интеллигенции. Но «гнилость», как изволил выразиться император, проникла слишком глубоко и давно поразила даже самые «задние ряды» образованного общества. Левые идеи были для русской интеллигенции не просто увлечением, но самой её сутью, способом её самоопределения, что Фет понимал уже со студенческих лет. «Раздавить крамолу», как выразится позднее один из самых горячих поклонников Фета и преданных его исследователей Б. Н. Никольский, можно было, только уничтожив интеллигенцию как социальную группу. Молчаливое большинство по-прежнему симпатизировало «семинаристам».