Афанасий Фет

Толстой устал от споров с человеком, который, как ему казалось, не хочет понять простую истину, заслоняясь от неё схоластическими умствованиями. Он ответил в коротком письме, что, видимо, «неясно» выразил свои мысли. Фет написал ещё одно письмо, в котором избегал острых вопросов. На этом их переписка практически сошла на нет. Разрыва не было и не могло быть — он означал бы нарушение принятых Толстым жизненных принципов (не злиться, не обижать ближнего, не придавать значения своей правоте и искусству спора).

Фет с супругой продолжал бывать в Ясной Поляне и относился к этим визитам с каким-то особенным трепетом. Но прежней близости больше не было, и Фет переживал это как настоящую трагедию, намного тяжелее, чем разрыв с Тургеневым. Она так и осталась незаживающей раной. С какой-то яростью отчаяния Фет в письмах Страхову нападал на нелогичность, несоответствие веры Толстого его собственной жизни, убеждал в её вреде для семьи великого писателя. Эти переживания имели не только личный характер — поэт искренне сожалел о потере Толстого для литературы и в особенности ненавидел его учение за то, что ложное разумение погубило, подавило великого художника с развитой, как ни у кого, интуицией, острым чувством жизни, красоты и правды, подменило эту правду плодами умствования. Так, ещё в период ожесточённого спора с живым классиком Фет писал: «Равным образом я не могу понять, как можете Вы стать в оппозицию с такими капитальными вещами, которые так высоко оценены мною… Или Вы шутите, или Вы больны. Тогда, как о Гоголе, сжегшем свои сочинения, надо о Вас жалеть, а не судить»^{550}.

ПЕРЕМЕНА ДЕКОРАЦИЙ

«Вечером 1-го марта, получивши со станции письма и газеты, я вышел в переднюю спросить кучера Афанасия, хорошо ли шла молодая лошадь, на которой он ездил. Когда я отворил дверь, то, при взгляде на его лицо, предположил, что с ним случилось что-либо недоброе. Он был бледен, как мертвец, так что я невольно крикнул:

— Афанасий! что с тобою?

— Сегодня царя убили, — проговорил он каким-то глухим голосом»^{551}.

Так Фет узнал о трагическом событии, круто изменившем жизнь страны. Начиналась эпоха Александра III, получившая у историков названия «период контрреформ», «консервативная революция». Уже в первом царском манифесте, изданном 29 апреля 1881 года, говорилось: «…Глас Божий повелевает Нам стать бодро на дело Правления, в уповании на Божественный Промысл, с верою в силу и истину Самодержавной власти, которую Мы призваны утверждать и охранять для блага народного от всяких на неё поползновений». Из правительства были быстро изгнаны «красные»: министр внутренних дел Лорис-Меликов, министр финансов Абаза, военный министр Милютин. На вершины власти и влияния вознёсся печально известный обер-прокурор Синода Победоносцев.

Началось торжество реакции: ограничивались все области применения выборов, гонения обрушились на либеральную оппозиционную прессу (в 1884 году завершили своё существование «Отечественные записки»), были введены новые законы о печати, гимназические и университетские уставы, ограничивающие приём лиц недворянского происхождения, сужалась область действия суда присяжных и вообще гласного судопроизводства. При Александре III проводилась ревизия курса прежнего царствования на отмену или смягчение сословного характера государства — было сделано несколько шагов к возвращению дворянам привилегированного положения в государстве. Революционное движение было сломлено, оппозиция подавлена; общество, не превратившись, конечно, в сборище верноподданных, временно исчерпало ресурс сопротивления, его активность затихла.

Всё это выглядело как воплощение надежд Фета, не раз выражавшихся публично. Были и менее одиозные стороны политики Александра III, которые также должны были быть симпатичны Фету — сельскому хозяину: протекционизм, попытки оградить отечественного производителя от сильной конкуренции с помощью покровительственных пошлин и тарифов.

Если общественная деятельность либерального толка завяла, то для консервативной, «охранительной» наставал период бурного расцвета. Канцелярия нового императора была завалена разнообразными «записками», письмами частных лиц, пытавшихся повлиять на его политический курс. Фет тоже предпринял такую попытку.