Афанасий Фет

Репутация Фета как реакционера и «крепостника» не просто окончательно установилась и перестала подлежать корректировке даже со стороны тех, кто любил его как поэта и уважал как человека, но стала уже не столько внушавшей отвращение и ненависть, сколько комической, превратив её обладателя в почти анекдотическую фигуру. (Именно к этому времени относится знаменитый и скорее всего не имеющий ничего общего с реальностью анекдот о Фете, плюющем в сторону здания Московского университета всякий раз, когда он проезжал мимо). Комическое впечатление усиливалось непримиримостью и полемической яростью в ситуации, когда борьба казалась законченной и писать статьи против народного образования или нигилистов значило махать кулаками после драки, пинать поверженного противника; ненависть к давно сломленной революции производила впечатление своего рода мании. Сам же Фет был абсолютно серьёзен, а его готовность сокрушать крамолу — нешуточна.

И всё-таки это было его время. В восьмидесятые годы Фет стал уже по-настоящему богатым человеком и мог с лёгкостью решиться на покупку за 35 тысяч рублей дома в Москве вместе с мебелью (сделка была оформлена на имя супруги). Правда, и здесь потребовались некоторые доделки и исправления. «Начиная с 1-го октября [18]81 г. мы ежегодно стали проводить зиму в Москве на Плющихе»^{557}, — писал престарелый поэт. Теперь в Москве Фет имел семейный «угол» — не надо было останавливаться у Боткиных или снимать квартиру.

Впрочем, семья оставалась источником тревог и огорчений. В июне 1881 года пришло письмо из-за океана, из американского штата Огайо, от, казалось бы, навсегда исчезнувшего Петра Афанасьевича: «Проживаю у хозяина древесного питомника (Nurseryman). Это добрейшие и прекраснейшие люди. Полиция притесняет из-за паспорта. Нельзя ли возобновить его? Здоровье плохо. Нельзя ли сколько-нибудь денег?» Деньги были переведены на указанный адрес. В новом письме уже господин Nurseryman сообщал, что Шеншин «неизвестно куда скрылся, оставив свой небольшой чемодан и золотые очки»: «…этот господин, поступивший в работники в саду, заслужил общую любовь, но по нездоровью не мог постоянно работать и вёл себя в этом отношении очень странно. Так, напр., он не только не доедал пищи, но и ночевал на сене под открытым небом, говоря, что не заработал этих удобств, и никакие наши просьбы не могли убедить его в противном». О необходимости паспорта этот доброжелательный человек отозвался, что в Америке паспорт пока ещё никому не требовался. «С той поры я о брате не слыхал ни слова»^{558}, — пишет Фет.

Незадолго до окончательного исчезновения Петра Афанасьевича из его жизни, летом 1879 года, скончалась сестрица Любинька — кажется, кроме самого Фета, единственная из всех сестёр и братьев Шеншиных сохранившая рассудок до конца жизни.

В 1882 году вернулся из-за границы Петя Борисов и поселился в имении дяди. Он продал доставшиеся по наследству Фатьяново (от отца) и Новосёлки (от матери), приобрёл и сдал в аренду небольшое имение Ольховатка. Вскоре Петруша стал проявлять признаки безумия, принявшие ещё небывалую в семье форму: «Так, например, он подходил к одному из скребков у четырёх входных дверей в дом и долго и тщательно оскребал совершенно сухие подошвы, на которых кроме крупинок песку ничего быть не могло, и вдруг решительно отворял дверь террасы и, спешно проходя через гостиную, столовую, переднюю и сени, выбегал снова на двор и оттуда снова в сад. Когда его спрашивали, зачем он это делает, он отвечал, что он постоянно наблюдает за собственною волей и, выходя на распутье в парке, заранее знает, что ему предстоит идти направо; „но при этом, говорил он, мне приходит в голову вся нелепость такого малодушного предопределения. Так вот же, говорю, докажу, что нет воли, кроме моей собственной, и положительно пойду налево. Но не такое же ли это рабство, как и первое? Не хочу продолжать рабское раздумье и, глядь — иду уже направо“»^{559}.