Афанасий Фет

Начинала пользоваться спросом лирика, совсем далёкая от общественных проблем. В 1881-м издал книгу стихов «На закате» Яков Полонский, старый приятель Фета, с которым он был в ссоре с 1873 года. Выпустил четвёртое издание своего Полного собрания сочинений не сдавший позиций жрец чистого искусства Аполлон Майков. Надолго замолкавший Алексей Апухтин напечатал тоненькую книжицу стихотворений в 1886 году. Появлялись и новые поэты, чьи творческие устремления были близки чистому искусству: граф Арсений Голенищев-Кутузов, не раз называвший себя поклонником и последователем Фета, в 1884 году издал уже второй сборник лирико-философских произведений. Наиболее близким к Фету из молодых казался наполнявший своими стихами суворинские «Новое время» и «Ниву» Константин Фофанов, сделавший своим фирменным знаком лирику «на случай», почти пародийно реализовавший юношеское заявление Фета, что поэзию можно создать буквально из всего (у Фета — из платья, повешенного на стул, у Надсона — из зажжённой сигары или опущенной шторы); пользовавшийся большой популярностью сборник его стихотворений вышел в 1887-м и через год был переиздан.

Фет по-разному относился к этим поэтам. Воскресение музы Полонского, несмотря на их ссору, приветствовал публично: со студенческих лет считал его поэтическим соратником и единомышленником и стихи его ценил очень высоко. О Случевском в письме Страхову от 28 января 1879 года отзывался сдержанно: «…далеко не без таланта». Майкова числил в ряду истинных поэтов — рядом с Тютчевым, Полонским и собой, хотя считал его слишком рассудочным, лишённым подлинно поэтической «бессознательности». Надсона и Апухтина презирал за «тенденцию» и гражданскую скорбь: «…Тютчева никто не покупает и не читает, а Некрасовы, Надсоны, Апухтины и tutti quanti[42], которых я не удостаиваю даже назвать, слывут за поэтов, да ещё излюбленных»^{578}. О Фофанове высказывался осторожно, но в целом без восторга: «…Я слишком поверхностно знаком с произведениями Фофанова и слова мои о нём могут иметь только относительное значение. Поэтическая жилка в нём бесспорна, и я лично, а быть может и другие, можем порадоваться, читая Фофанова, бесследному исчезновению той поганой семинарской гражданской скорби, которой хвост под соусом подавался ещё у Надсона… Но какое содержание у Фофанова? Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что это варьяции на фетовские темы». От начинающегося «поэтического бума» Фет испытывал двойственное чувство — одновременно радость от победы своего направления в поэзии и сожаления от отсутствия бесспорных новых дарований. «…Приятель Тургенева Маслов, — писал он Полонскому 11 августа 1889 года, — однажды так отрекомендовал меня тузам театральной дирекции: „наш бывший поэт Фет“. В настоящую минуту я готов бы повторить про себя слова гениальной дубины. И знаешь, что меня отталкивает от стихов? Это мои подражатели, которым нет числа; и подражают они, по-видимому, весьма хорошо, так что разве литературный кассир разберёт фальшивую ассигнацию. Я очень рад, что собачья парша гражданской скорби начинает подсыхать; с гигиенической точки зрения это отрадно, но с истинно поэтической противно»^{579}.

Фет не был только свидетелем и критиком литературного процесса. Правда, в начале восьмидесятых годов он писал мало стихов, будучи погружен в переводческую деятельность и публицистику, заполнявшую время, не только отведённое для творческой работы, но и выделенное для ведения счетов, игры на биллиарде, пасьянса, разнообразной переписки и бесед с избранными гостями. Фет чувствовал, что ветер поменялся и наступившая эпоха благоприятна для того, чтобы занять в ней место главного поэта. Лучшим средством к этому было издание нового сборника стихотворений. То обстоятельство, что предыдущее, 1863 года, ещё не было распродано, не имело значения — оно было принадлежностью другой эпохи. Скорее всего, к этой мысли его подтолкнул Страхов; в любом случае он был большим энтузиастом этого шага.