Афера

Через три месяца после избрания Уоррена, когда истек срок полномочий действующего директора, президент пренебрег традицией и уволил этого малого, призвав на его место своего старого дружка Картера Филипелли, в ту пору главного управляющего крупнейшим в Алабаме сберегательным и ссудным банком. Филипелли понадобился президенту для того, чтобы он взял под строгий контроль центральный банк страны и помог реализовать внутреннюю и внешнюю экономическую политику. И вот теперь, проведя у руля три года, презрев первоначальные прогнозы финансовых умов, которые в один голос твердили, что президентское назначение на такой пост исключительной важности столь неопытного человека обрекает страну на неизбежный крах, пережив потрясения на Нью-Йоркской фондовой бирже и падение государственных ценных бумаг на рынках — ответ Уолл-стрит на объявление о назначении Филипелли директором, — он стал одним из наиболее уважаемых людей в Вашингтоне. Не любимых, но именно уважаемых. Благодарить за это следовало президента, и Филипелли останется ему верен до конца дней своих.

По двое, по трое в зал заходили члены КОР. Едва переступив порог тяжелой двери из мореного дуба, они обрывали все разговоры и медленно направлялись на предназначенные им места. Зал производил устрашающее впечатление даже на этих влиятельных людей, потому и замолкали они, оказавшись здесь. Наконец все, кроме одного, уселись на стулья с жесткой прямой спинкой.

По регламенту КОР собирался на заседания восемь раз в год, но, если того требовали обстоятельства рынка, назначались и внеочередные встречи. Главная задача Комитета заключалась в определении необходимых мер (если такая необходимость возникала вообще) по ускорению либо замедлению роста американской экономики. В зону его ответственности входило и поддержание здорового состояния банков — участников Системы, а также терапия финансовых рынков в моменты сбоя. В Комитет входили сам Филипелли, шесть губернаторов ФРС, двенадцать президентов банков и секретарь. Правом решающего голоса обладали лишь восемь членов — Филипелли, шесть губернаторов и президент Нью-Йоркского федерального банка Уэнделл Смит. На постоянной основе в голосовании участвовали двенадцать членов Комитета — остальные восемь голосов формировались в порядке ротации из числа одиннадцати президентов банков, расположенных за пределами Нью-Йорка.

Филипелли оглядел зал, задержавшись взглядом на каждом из участников встречи персонально, и каждый, не дожидаясь, когда этот пронзительный взгляд скользнет дальше, сдержанно кивнул в ответ. В принципе голоса членов Комитета обладали одинаковым весом, но Филипелли поставил себя так, что само голосование превращалось фактически в пустую формальность. Он правил работой Комитета железной рукой, не оставляя места для споров и возражений. Изысканностью манер Филипелли не отличался и всегда был готов пощипать перышки у своих коллег. Он заручился негласным (впрочем, не являвшимся секретом) обещанием президента приструнить любого члена КОР, если тот пойдет против директора.

Стоило кому-нибудь высказаться неподобающим, с его точки зрения, образом, как следовал твердый и незамедлительный ответ. Филипелли прерывал оппонента либо мощным ударом большого черного молотка, либо презрительным фырканьем, либо заявлял о том, будто время оратора истекло. Пусть его считают деревенщиной и невежей — наплевать. Он приехал в Вашингтон дело делать, и пока у него это отлично получается.

Большие старинные часы у двери пробили девять раз. Дождавшись, пока стихнет звук последнего удара, Филипелли живо поднялся с места, снял свой простой пиджак, повесил на спинку стула и, усаживаясь, закатал рукава голубой рубахи. Собравшиеся смотрели на него; никому бы и в голову не пришло избавиться от пиджака, не говоря уж о том, чтобы закатать рукава рубахи.

Только резко очерченные и жесткие черты лица придавали Филипелли внушительный вид. Сложения он был среднего, да и роста тоже — пять футов девять дюймов. Однако именно черты его лица производили на людей впечатление устрашающее. Черные, как вороново крыло, волосы, гладко зачесанные назад с помощью геля, оставляли открытым широкий, несколько скошенный лоб. Но на затылке они топорщились, как иглы у дикобраза. Под тонкой, словно лезвие бритвы, линией бровей глубоко сидели живые карие глаза. Нос у Филипелли был длинный и заостренный, губы грозно сжаты, и вообще всем видом своим он напоминал огромного орла на камине, нахохлившегося у него за спиной.

Черный молоток с позолотой с грохотом опустился на стол.

— Заседание объявляется открытым. — Хоть и родился Филипелли на Юге и прожил там всю жизнь, говорил он в нос, что выдавало бруклинские корни.

Восемнадцать членов Комитета, все как один, выпрямились на стульях, пытаясь придать своим лицам мрачное, как у Филипелли, выражение. Никто не преуспел в этом.